Избранное - [179]

Она стояла перед сиделкой, — каждый раз, когда это страшное видение появлялось в этот час перед мисс Кресс, оно производило на сиделку настолько ошеломляющее впечатление, что та лишалась дара речи. Миссис Джаспер была высокого роста, в свое время она была крупной женщиной, и костяк ее по-прежнему оставался величественным, но плоть, покрывавшая его, ссохлась. Лавиния, как всегда, облачила ее в лиловое бархатное, с глубоким вырезом платье со старомодными защипками на талии, пышными складками на бедрах и длинным шлейфом, тянущимся по более темному бархату ковра. Распухшие ноги миссис Джаспер уже не втискивались в атласные туфли на высоких каблуках, полагавшиеся к этому платью, но длинная и широкая юбка (если делать коротенькие шажки) полностью скрывала, как каждодневно заверяла ее Лавиния, широкие тупые носки черных ортопедических башмаков.

— Драгоценности, миссис Джаспер? Так они же на вас, — бодрым тоном возразила мисс Кресс.

Миссис Джаспер обернула к сиделке багровонарумяненное лицо й уставилась на нее остекленелым недоверчивым взором. «Хуже всего у нее глаза», — подумала мисс Кресс… Миссис Джаспер поднесла старую, в венах и узлах, похожую на физическую карту, руку к своему замысловатому иссиня-черному парику и принялась ощупывать завитки и пушистые волны («Занятно, — подумала мисс Кресс, — ей в голову никогда не приходит поглядеть в зеркало»). Провозившись какое-то время, она заявила:

— Вы, должно быть, ошиблись, милочка. Не надо ли вам показаться глазному врачу?

Дверь снова отворилась, и, прихрамывая, бочком, вошла очень старая женщина, такая старая, что на ее фоне миссис Джаспер выглядела чуть ли не молодой.

— Прошу прощения, мадам, я была внизу, когда вы позвонили.

Лавиния, вероятно, и всегда небольшая и хрупкая, сейчас, рядом с величественно возвышавшейся госпожой, казалась перышком, соломинкой. Все в ней высохло, съежилось, испарилось, улетучилось, сохранились только внимательно наблюдавшие, горевшие, словно две неподвижные звезды, глаза, которые светились умом и пониманием.

— Прошу прощения, мадам, — повторила она. Миссис Джаспер бросила на нее отчаянный взгляд.

— Я слышу, уже подъезжают кареты. Вот мисс Лемуан утверждает, будто драгоценности на мне, но я же знаю, что их нет.

— Такое колье прелестное! — воскликнула мисс Кресс. Подагрическая рука снова поднялась кверху, на этот раз к обнаженным плечам, таким же голым и бесплодным, как каменная порода, из которой эта рука казалась высеченной. Миссис Джаспер ощупывала их и ощупывала, и слезы выступили у нее на глазах.

— Зачем вы мне лжете? — гневно воскликнула она.

— Мадам, мисс Лемуан хотела сказать, — мягко вмешалась Лавиния, — что вы будете прелестно выглядеть в колье.

— Бриллианты, мои бриллианты, — повторила миссис Джаспер с жуткой улыбкой.

— Сейчас, мадам.

Миссис Джаспер села за туалет, и Лавиния неверными движениями рук с усердием принялась оправлять венецианские кружева на плечах госпожи и улаживать беспорядок, произведенный в иссиня-черном парике его обладательницей, когда та искала диадему.

— Вот теперь вы и в самом деле выглядите прелестно, мадам, — вздохнула она.

Миссис Джаспер опять поднялась во весь рост, она держалась напряженно, но была на удивление полна энергии. («Живучая, как кошка», — рассказывала обычно Кресс.)

— Кажется, подъезжают экипажи. Или это автомобили? По-моему, у Магроузов есть эта новомодная штука. Я слышу, парадная дверь открывается. Живо, Лавиния! Веер, перчатки, носовой платок… Сколько раз вам повторять. Когда-то у меня была образцовая горничная.

Глаза Лавинии наполнились слезами.

— Это была я, мадам, — она нагнулась, расправляя складки длинного лилового бархатного трена. («Гляди на этих двух — и никакого цирка не надо», — делилась мисс Кресс с кружком сочувствующих слушателей.)

Миссис Джаспер не слушала Лавинию. Она выдернула шлейф из ее слабых рук, поплыла к двери и там вдруг застыла, как будто ее рывком остановили сократившиеся мышцы.

— Да, а мои бриллианты, где бриллианты? Вы меня замучили! По вашей милости я должна выходить к гостям без бриллиантов!

Ее уродливое лицо все сморщилось в плаксивой гримасе, как у новорожденного, и она принялась отчаянно рыдать.

— Все… все… против меня… — жаловалась она, всхлипывая в бессильном горе.

Лавиния, опираясь об пол, с трудом поднялась на ноги и заковыляла к двери. Просто невыносимо было видеть страдания госпожи.

— Мадам, мадам, пожалуйста, подождите, пока их вынут из сейфа, — молила она.

Женщина, которая стояла перед ней, которую она умоляла и успокаивала, была не старая окаменелая миссис Джаспер с багрово-нарумяненным лицом и сбившимся на сторону париком, на которую с ухмылкой взирала мисс Кресс, а молодое гордое создание, властное, великолепное, в парижском муаровом платье янтарного цвета; однажды она вот так же разразилась негодующими рыданиями, когда ей, величественно плывшей вниз по лестнице навстречу своим гостям, доктор сообщил, что у маленькой Грейс, с которой она играла днем, дифтерит и в дом не должен войти ни один посторонний. «Все против меня… все…» — негодующе рыдала она, и молодая тогда Лавиния, потрясенная столь олимпийским проявлением гнева, стояла онемев, не зная, как утешить ее, и втайне досадуя на маленькую Грейс и доктора.