Избранное - [178]
Да, мозг его в тот миг заработал с пронзительной четкостью, глаза с обновленной остротой охватили весь пейзаж, до мелочей. С минуту он постоял неподвижно под обнаженными деревьями аллеи, оглядывая все вокруг, и с внезапной умудренностью, какую дает только старость, вдруг понял, что достиг возраста, когда Альпы и соборы начинают казаться столь же преходящими, как и цветы. Все куда-то помчалось, понеслось… Да, от этого у него и закружилась голова. Доктора, дурачье несчастное, приписывают это желудку или высокому давлению, но это просто головокружительное осыпание песка в песочных часах, бесконечное падение, от которого возникает пустота в сердце и животе, как бывает в кабине лифта, быстро спускающейся с верхнего этажа небоскреба.
Правда, после такого озарения он весь день чувствовал непривычную усталость, свет в его мозгу по временам тускнел, как в лампах библиотеки. У Крисси Торенс, где он был на ленче, его упрекнули в молчаливости, хозяйка заметила, что он бледен, но он тут же парировал шуткой и с лихорадочной словоохотливостью окунулся в общий разговор. А что он еще мог сделать — не оповещать же всех за столом, что нынче утром он достиг того поворота тропы, откуда горы кажутся столь же преходящими, что и цветы, и все присутствующие один за другим доберутся туда же.
Он откинул голову на спинку кресла и прикрыл глаза, но не для того, чтобы уснуть. Спать ему не хотелось, напротив, он чувствовал себя бодрым, возбужденным. Он слышал, как в соседней комнате Филмор с недовольным ворчанием выкладывает на постель его фрак.
…Сегодняшнего обеда опасаться было нечего: тихий вечер у старого знакомого в тесном кругу. Две-три близкие души, пианист Эльфман (который, возможно, будет играть) и очаровательная Фрида Флайт. То, что его пригласили на обед специально, чтобы познакомить с Фридой Флайт, довольно убедительно доказывало, что он еще не вышел из игры. Мрачные опасения Филмора его насмешили. «Что делать, наверное, никто не кажется молодым своему лакею… Пора одеваться», — подумал он. Но позволил себе роскошь еще некоторое время не вставать с кресла.
— Что-то она сегодня хуже всегдашнего, — пожаловалась дневная сиделка пришедшей сменить ее ночной. Она отложила в сторону газету. — Подавай ей драгоценности, и все тут.
Ночная сиделка, успевшая выспаться и сходить во второй половине дня в кино со своим кавалером, кинула на столик модную сумочку, сняла и бросила туда же шляпку и взбила волосы перед высоким туалетным зеркалом миссис Джаспер.
— Не волнуйтесь, я с ней справлюсь, — бойко сказала она.
— Только вы уж не раздражайте ее, мисс Кресс, — первая сиделка с усталым видом поднялась с кресла. — Что ни говори, мы тут неплохо устроены, и мне совсем ни к чему, чтобы у нее ни с того ни с сего давление подскочило.
Мисс Кресс, продолжавшая глядеться в зеркало, ободряюще улыбнулась бледному отражению стоявшей позади нее мисс Дан. Они с ней отлично ладили, обе не упускали из виду своих интересов. Но мисс Дан к концу рабочего дня выдыхалась, и ее одолевали всякие опасения.
На самом деле с больной не так уж и трудно управляться — пускай себе вызывает горничную, старую Лавинию, и говорит: «Приготовьте на вечер сапфировое бархатное платье и бриллиантовые звезды», а уж Лавиния умеет с ней обращаться.
Мисс Дан уже надела пальто и шляпку и засунула вязанье и газету в сумку, объемистую и обшарпанную, в отличие от модной сумочки мисс Кресс, но все еще медлила и нерешительно топталась у двери.
— Я бы, конечно, могла посидеть тут с вами до десяти…
С выражением, близким к отвращению, она оглядела большую, высокую туалетную (в доме все было высоким), дорогой темный ковер и занавеси, монументальный туалет, накрытый кружевной накидкой, заставленный флаконами с золотыми пробками, золотыми щетками и гребенками и всевозможными очаровательными вещицами — спутниками дамской красоты, выстроившимися вдоль зеркала. Старая Лавиния по-прежнему ставила каждое утро розы и гвоздики в узкие хрустальные вазы между пудреницами и замшевыми подушечками для полировки ногтей. Мисс Кресс подозревала даже, что с тех пор, как семейство закрыло оранжереи в загородном поместье на Гудзоне, где никто не жил, старая горничная платит за цветы из своего кармана.
— Холодно на улице? — осведомилась мисс Дан уже в дверях.
— Жуть… На перекрестках ветер с ног валит. Постойте, может, одолжить вам мое боа? — Мисс Кресс, довольная проведенным днем (по ее мнению, дело шло к помолвке) и убаюкивающей перспективой провести вечер в глубоком кресле у мерцающего камина, от которого исходило тепло, не прочь была проявить добросердечие по отношению к мисс Дан, — несчастная, заморенная, да еще содержит мать и двух слабоумных близнецов — детей брата. Кроме того, ей хотелось, чтобы мисс Дан обратила внимание на ее новый мех.
— Ой, какая прелесть! Нет, нет, ни за что, спасибо, — и, взявшись за ручку двери, мисс Дан повторила: — Уж вы ее не сердите.
И исчезла.
Дважды бешено прозвенел звонок, вызывающий Лавинию, затем дверь в туалетную отворилась и из спальни появилась сама миссис Джаспер.
— Лавиния! — позвала она раздраженным, пронзительным голосом, но, увидев сиделку, которая уже надела халатик и накрахмаленную косынку, добавила более спокойным тоном: — Ах, мисс Лемуан, добрый вечер. — Ее первую сиделку, очевидно, звали мисс Лемуан, и теперь она называла так всех последующих, совершенно не замечая, что в штате ее происходят изменения. — Я услышала голоса, стук экипажей. Уже начали съезжаться гости? — с тревогой спросила она. — Где Лавиния? Она так и не принесла мне драгоценностей.
Графиня Эллен Оленская погружена в свой мир, который сродни музыке или стихам. Каждый при одном лишь взгляде на нее начинает мечтать о неизведанном. Но для Нью-Йорка конца XIX века и его консервативного высшего света ее поведение скандально. Кузина графини, Мэй, напротив — воплощение истинной леди. Ее нетерпеливый жених, Ньюланд Арчер, неожиданно полюбил прекрасную Эллен накануне своей свадьбы. Эти люди, казалось, были созданы друг для друга, но ради любви юной Мэй к Ньюланду великодушная Оленская жертвует своим счастьем.
Впервые на русском — один из главных романов классика американской литературы, автора такого признанного шедевра, как «Эпоха невинности», удостоенного Пулицеровской премии и экранизированного Мартином Скорсезе. Именно благодаря «Дому веселья» Эдит Уортон заслужила титул «Льва Толстого в юбке».«Сердце мудрых — в доме плача, а сердце глупых — в доме веселья», — предупреждал библейский Екклесиаст. Вот и для юной красавицы Лили Барт Нью-Йорк рубежа веков символизирует не столько золотой век, сколько золотую клетку.
Впервые на русском — увлекательный, будто сотканный из интриг, подозрений, вины и страсти роман классика американской литературы, автора такого признанного шедевра, как «Эпоха невинности», удостоенного Пулицеровской премии и экранизированного Мартином Скорсезе.Сюзи Бранч и Ник Лэнсинг будто созданы друг для друга. Умные, красивые, с массой богатых и влиятельных друзей — но без гроша в кармане. И вот у Сюзи рождается смелый план: «Почему бы им не пожениться; принадлежать друг другу открыто и честно хотя бы короткое время и с ясным пониманием того, что, как только любому из них представится случай сделать лучшую партию, он или она будут немедленно освобождены от обязательств?» А тем временем провести в беззаботном достатке медовый не месяц, но год (именно на столько, по расчетам Сюзи, хватит полученных ими на свадьбу подарков), переезжая с виллы на озере Комо в венецианское палаццо и так далее, ведь многочисленные друзья только рады их приютить.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу вошли рассказы Эдит Уортон из сборников разных лет.Примечания М. Беккер и А. Долинина.
В романе «Век наивности», написанном в 1920 г. Эдит Уортон рисует сатирическую картину нью-йоркского высшего общества 70-х годов прошлого века.Вступительная статья А. Зверева. Примечания М. Беккер и А. Долинина.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.