Избранное. Том второй - [178]

- К тебе. К кому же ещё? – взбираясь на баржу, обезоруживающе улыбнулся Тимофей.

- А, механик! – почему-то обрадовался сторож. Цыган не стал ему возражать. – Давненько жду. Надоело тут до смерти. Охраняю, сам не знаю что.

- Так уж ничего и нет?

- Как есть ничего. Второй год зарплату гонят. За что – не пойму.

- Верни, – посоветовал цыган. – Некрасиво.

- А мне чо? Я свою должность сполняю.

- Оно и видно, – Тимофей кивнул на связки рыбы, валявшейся на проволоке, на кучу пустых бутылок. «Вот оно! – мелькнуло в уме. – Дно золотое! Фарт сам валит в руки».

Сторож, словно прочитав его мысли, умильно улыбнулся, показывая прокуренные жёлтые зубы.

- Ты, милок, поскорей ремонтируй корытце-то это... Ремонтируй да уводи. Меня от этой проклятущей должности освободишь. Я, сказать по чести, облицовщик шестого разряда. Захворал в прошлом годе... Вот и пришлось сторожить. Совсем обленился, рыбья кость! Угостишься? – он снял с проволоки пяток рыбин, протянул цыгану. Стерлядка была вкусна. Раздирая её крепкими сахарными резцами, Тимофей прикидывал: «Баржа бесхозная... Пока хватятся, я уж до Тюмени дойду. А бутылок здесь горы...»

- Поломка серьёзная?

- Кто её знает, – пожал плечами сторож. – Наверно, сурьёзная.

Тимофей осмотрел баржу, хмыкнул: «Дела-то: покрасить да горючее в бак залить». Для вида покопался, наговорил сторожу с три короба и пошёл разыскивать Файку с Зойкой.

Те забрались в сопки, залегли и обеими горстями гребли морошку. Ягоды было так много, что девчонки, не сходя с места, обирали вокруг себя спелые, пряные кисти. Наевшись, отвалились и потихоньку запели.

Был выходной. В кедраче, перекликаясь, бродили студенты из строительного отряда. Услыхав цыганок, сгрудились и стали упрашивать: «Спойте!»

- Позолотите ручку, – сказала практичная Файка.

- А что, – решил командир. – И позолотим... если вечером концертик дадите.

- Без Тимы мы не поём.

- Тима – это кто?

- Тима – он наш, родненький.

- Понятно. Что ж – ведите своего родненького. Навар будет.

- Кому я тут понадобился? – взбегая на бугор, спросил Тимофей.

- Да вот этим красоткам. И – нам, разумеется, – пояснила одна из студенток, шепнув подружке: «Ларка, это же Сличенко!».

- Чокнулась, что ли? Того Николаем зовут. Он и ростом поменьше.

- Может, под чужим именем скрывается, чтоб не допекали.

- Вечером концерт нам дадите? – спросил командир.

- Я не артист.

- Вот видишь, – шепнула Ларка. – Это не Сличенко.

- А он ничего из себя, – оценила первая. – Видный. Имя тоже красивое.

- И мы не артисты, а перед местным населением выступаем, – нажимал командир. – Концерт будет платный.

- Не надо, ребята, – уступил Тимофей. – Споём бесплатно... а вы нам поможете покрасить во-он ту баржу. Часа на два работы.

- Это запросто! У нас выходной! – неосмотрительно согласились студенты и побежали переодеваться.

- Краска ваша...

- Годится.

Они облепили баржу, как муравьи. Командир раздобыл белой краски, кистей. Тимофей отправился к речникам за солярой. Договориться оказалось несложно. Условие то же: концерт. Никто из речников даже не поинтересовался – чья самоходка, как не поинтересовались ей те, кто бросил баржу на произвол судьбы.

- Меня-то отпустишь? – топтался подле цыгана сторож. – Я бы сдал корыто под расписку.

- Ладно, сдавай. Как тебя?

- Пал Василич Речкин.

Тимофей тут же составил в трёх экземплярах расписку.

- Распишись. Чтоб всё было по закону. И ты тоже, – сказал цыган командиру.

- Свободен я? – радостно спросил сторож, заполучив расписку.

- Это твоё дело.

- Было моё. Теперь уже не моё.

К вечеру баржа была белой. На каждом борту красовалось голубое, издалека приметное название – «Алёна». Теперь никто из хозяев не признал бы в этом элегантном судне обшарпанную ржавую самоходку с тщательно закрашенным инвентарным номером.

До концерта Тимофей провернул ещё одно дело. Разыскав с десяток бичей, пообещал им выпивку и по червонцу, если каждый погрузит на баржу по тысяче бутылок.

Бутылки здесь не принимали, и потому они валялись везде. Бичи ринулись за добычей, и вечером, когда концерт кончился, баржа была полностью загружена. Уложив спать утомлённых Файку с Зойкой, Тимофей расплатился с бичами и отчалил... теперь уж вверх по течению.

На берегу, посылая на его голову все проклятья, бесновался сторож, только теперь разоблачивший коварство цыгана. Тимофей не слышал его, довольно улыбался и думал: «Деньги-то на земле валяются... А баржи – на воде... Со временем теплоходом разживусь. Или, на худой конец, «Ракетой».

Ночь в сельсовете

Ночью всякое мерещится, хоть и светлы здесь ночи, а точнее – их вовсе нет. Присядет солнышко, как лебедь, на кочку, посидит маленько и – дальше в путь. Летит над миром, машет крыльями, и люди встают и принимаются за свои обязанности.

Только Петрович лежит сегодня, да прячется в одном из брошенных домов Ваня. Зато часто вскакивает Анфиса Ивановна, крадётся к художнику на цыпочках и вслушивается в слабое, перебиваемое стоном дыхание. «Жив!» – пощупав пульс, кивает сама себе знахарка и удивляется, что старик ещё дышит. Знает она – Вениамину Петровичу жить недолго. Он бодрится, когда в сознании. Бодрился всю жизнь. А жизнь была аховая: нищета, война, вечная нехватка. И – непрерывный, изнуряющий, но радостный труд.