Избранное. Том первый - [38]

— А ты как отдал ему свое поле? По договору?

— По договору. Так и уговорились. Ведь через мое поле вода течет. А как провели там шоссе, с другого места воду не подвести к рису…

— Но вы что-нибудь подписали?

— Как? Я только расписался, что деньги получил — которые он мне в прошлом году дал… Мне тогда больно туго пришлось, эти деньги мне как дар с неба были…

Иван злорадно усмехнулся.

— Ловко он тебя одурачил. А свидетели были, когда он тебе деньги давал?

— Не было. Пришел он ко мне домой, дал мне деньги, и всё.

— Ты к адвокату ходил?

— От него к тебе пришел. Адвокат мне сказал: «Давай, мол, тяжбу заведем. Когда он у тебя поле заграбастал, говорит, надо было тебе это обжаловать в срок. А сейчас, говорит, придется в суд подавать».

— Какое там «заграбастал»! — рассмеялся Иван. — Ты сам к волку в пасть полез. А теперь хоть сто раз созывай сельскую сходку, ничем она тебе не поможет… Пропало твое поле, поминай как звали!

Диню разинул рот и так уставился на Ивана, словно его обухом по голове ударили. В тяжбы и в помощь адвокатов он почти не верил. Единственную свою надежду он возлагал на сельскую сходку. И эту надежду Иван подкосил, словно косой. Но Диню как будто и не стремился понять слова Ивана — он все только смотрел на него, пораженный, испуганный, растерянный. И вдруг вскочил со стула и, смешно растопырив руки, закричал:

— Разбойник! Разбойник!.. Он меня!.. Да разве ж так можно!.. Не хочу его участка… И денег его не хочу!.. Деньги я ему верну! Бедняк я, а верну ему деньги. Пускай подавится! Пускай! — Диню так крутил руками, что чудилось, будто вертятся колеса, а глаза его зловеще блестели. — Обмануть хочет! Меня обмануть! Обмануть бедного человека!.. Да ведь эта землица меня кормила. Без этой землицы я пропал… Меня ограбить… Кусок хлеба у моих детей отнять… Ух, подлец!.. Ну, только попробуй он у меня! Только попробуй!.. Я его проучу, будет помнить Диню Мангалова!..

Услышав крик, старуха вошла в комнату, стала у дверей и удивленно воззрилась на собеседников. Иван спокойно сидел на табурете, и еле заметная усмешка трепетала в уголках его губ. При виде матери он широко улыбнулся, так что зубы его блеснули.

— Что такое? Что случилось? — спросила старуха.

— Да все Георгий Ганчовский! — многозначительным тоном ответил Иван. — Вот отобрал у Диню поле под рис.

— Как так? Разве можно чужое поле?..

— Можно. Ганчовским все можно.

— Да ведь это ж его поле — Мангалова!.. Оно ему от отца досталось.

Диню промолчал. Иван пожал плечами.

— Боже, господи! — крестясь проговорила старуха. — До чего люди докатились… Ни стыда у них, ни страха… Но ведь вы, кажись, компаньоны были?

— Хороши компаньоны! — снова встрепенулся Диню. — Он так все подстроил, чтобы меня объегорить… Но только не взять ему верха! Нашла коса на камень! Я тоже не вчера родился!.. Вот пойду к нему и скажу: «Или верни мне поле, или…»

— Не вернет он тебе поля! — отрезал Иван с нескрываемым удовольствием.

Ему было приятно, что вся эта история так скверно кончилась. «Мама-то, наверное, вообразила, что к нам явился посланец от Ганчовского, — догадался он. — Ну вот, пусть теперь полюбуется. Небось думала: «Пришел с каким-то поручением…» А вышло…»

— Значит, на сходке мне никак не помогут? — умоляюще спросил Диню на прощанье.

Иван сочувственно пожал плечами.

— У тебя дело особое. Вот подашь в суд; выиграешь тяжбу, хорошо, а не выиграешь…

Диню стоял как вкопанный, уперев глаза в пол. Иван смерил его взглядом — щупленький такой, сгорбленный, истощенный работой и нищетой — и ему стало жалко беднягу.

— Если созовут сходку и если одолеем мы Ганчовского, будет польза и тебе, — попытался он подбодрить Диню. — Тогда все увидят, что уж коли он целый выгон хапнул, то чего ему было стесняться с одним полем…

Диню безнадежно затряс головой и ушел. Губы его были крепко сжаты, дикий взгляд устремлен куда-то в пространство…

Иван вернулся в дом и сел рядом с матерью.

— Зверь! Зверь! — повторял он. — Сожрет человека вместе с лохмотьями его и все не нажрется. Все село норовит слопать, крокодил ненасытный… Да разве можно у такого голяка землю отнимать? Ведь в этой земле все его достояние, вся его жизнь, этой землей он семью кормит, бедняга…

Иван бранился, а сам украдкой поглядывал на мать. И не так ему было жалко Мангалче, как хотелось подразнить старуху, потому что в других случаях она ему и слова не давала сказать против Ганчовских.

— Подавать в суд! — продолжал Иван. — Он хочет в суд подавать! А как он подаст? Да хватит ли у него силы судиться?.. Ганчовский будет обрабатывать его землю, попользуется ею, ну а Мангалче — если проживет еще лет двадцать, может и увидит конец своей тяжбы…

Старуха словно не слышала. Она неторопливо пряла, ловко навивая нить на веретено, и не отзывалась ни словом. И только когда Иван выговорился, поправила кудель, снова завертела веретено и сказала как бы сама себе:

— Плохие времена… Такое настало, что никому верить нельзя…

И опять умолкла.

Ивану не сиделось на месте. У него чесался язык, не терпелось поскорей разгласить по селу весть о новом мошенничестве Ганчовского. Пусть все видят, как наживается состояние и чего стоит богатство. А люди теперь и без того злы на Ганчовских.