Избранное. Том первый - [35]

— Неправильно говоришь. Тебе надо вмешаться.

— Как это вмешаться?

— Задать перцу матери. Вот как.

— Да ведь ничего такого нету, дядя Димо. Просто с тех пор, как брат помер, мать словно очумела… Как с ней говорить?.. Может, она и сболтнула какое лишнее слово… Она ведь и меня то и дело ругает…

— Ты мне сказки не рассказывай! — взорвался Димо. — Я знаю, что тетка Мариола на чем свет стоит ругала Тошку… когда вы кукурузу ссыпали.

— А ты откуда знаешь? — спросил Иван, глядя на него в упор.

Димо на миг запнулся.

— Откуда бы ни знал, а знаю! — проговорил он в смущении и покраснел. Но сразу же взял себя в руки. — А уж если тебе так хочется услыхать, откуда это знаю я, откуда знает это все село, так я тебе скажу: Малтрифоница подслушивала за оградой, когда тетка Мариола Тошку поносила.

Иван потупился.

— Значит… это Малтрифоница, — удивленно проговорил он, словно обращаясь к самому себе. — А что же она слышала?

— Что?.. Да кое-что слышала… Когда вы с Илией ушли, тетка Мариола накинулась на Тошку. «Ты чего, говорит, водишь мне всяких на гумны, как сука…»

— Так и сказала? — вскипел Иван, и глаза у него загорелись.

— Не только это, — ответил Димо, воспрянул духом. — И про другое говорят…

— Понятно! — отозвался Иван и покачал головой.

Только сейчас ему стало ясно, почему в тот вечер мать так сердилась, почему Тошка спряталась в чуланчике и не пришла ужинать.

До самого вечера Иван все искал случая поговорить с матерью, но она, как нарочно, избегала его. Он перебирал в уме всевозможные упреки, какими собирался ее осыпать. Порой он так глубоко погружался в свои мысли, что, сам того не замечая, шептал что-то, размахивая руками.

— Что ты сам с собой болтаешь, словно поп Манола? — вдруг одернула его мать. — Того и гляди, свихнешься через эту проклятую партизанщину.

— Коли я свихнусь, так от твоей болтовни! — сразу огрызнулся он.

Ему хотелось сказать ей что-нибудь еще более резкое, но он не нашел подходящих слов.

— Нет, не от моей, а от болтовни своих дружков-бездельников, каких ты сюда водишь, как на ослиную свадьбу! От них от самых! — накинулась она на сына, как рассерженная наседка. — Я им ножищи ихние переломаю, коли хоть раз увижу их у себя во дворе, так ты и знай!

— Хватит! — махнул он рукой. — Одно баба знает, одно баба бает. Я тебя спрашиваю: кричала ты на гумне, что Тошка сука и не знаю еще что?

Старуха поняла, что ее приперли к стенке.

— Когда я это кричала?

— Когда мы кукурузу ссыпали.

Мариола помолчала, затрясла головой и поджала губы.

— А хоть бы и говорила, так что из этого?

— Черт побери! Ведь твои слова по всему селу разнесли, над нами люди смеются!.. Вот что получилось!

— В своем доме мы все можем говорить! — зашипела она, как ласка. — А кто вынес сор из избы, кто? — На это Иван ответил не сразу, и старуха повторила в остервенении: — Кто?

— Твоя же дурость и вынесла… Ты от злости забыла, что у оград тоже есть уши.

— Уж не она ли тебе наплела? Ох, ну и хороша, красотка!

— Это мне другой сказал, не бесись… Ты все глядишь, как бы на сестру Тошку вину свалить…

— Сестру Тошку! — презрительно повторила старуха. — Больно ласково ее величаешь. Ладно, пусть опять я буду плохая…

— Ты! Во всем ты виновата.

— Если я что и сказала, как мать, так неужто я сама буду это по селу раззванивать, а?.. Неужто я?

— Ты! Да и не имеешь ты права так про нее говорить…

— Я мать. Я все могу говорить…

— Ничего ты не смеешь говорить! — заорал Иван. — Права не имеешь говорить!.. «Я мать!..» Из ума ты выжила, трещотка ты, а никакая не мать!.. Ты готова в капле воды ее утопить, да и то воды жалко будет, а туда же — мать! Не смей больше ее тиранить… смотри у меня!

— Ударишь меня, что ли?

— Я-то не ударю. Удар ты получишь от Малтрифоницы, как она опять к ограде прижмется.

— Малтрифоница? — переспросила старуха, чувствуя, что во рту у нее пересохло.

— Ну да, Малтрифоница. Когда ты горло драла на гумне, она за оградой подслушивала.

Старуха замерла как громом пораженная. Как это она не догадалась? Как не вспомнила, что соседи у них злодеи — только о том и думают, как бы сожрать семью Мариолы вместе с лохмотьями. «Малтрифоница, а?.. ну, погоди, постой, — грозилась в душе старуха. — Только попадись она мне на зуб… увидит, какую трепку я ей задам…»

— Слушай, сынок, — начала вдруг старуха тихим, печальным голосом. — За что ты на меня кричишь, как на цыганку? Ведь если я что и сказала, так тебе же добра желаючи… Не обманывайся, что Вылюоловче только к тебе приходит… Ради нее он приходит, сам хорошо знаешь… Ведь баба как тесто — мягкая, что хочешь из нее лепи… Вот зайдет он раз, зайдет два, а там, глядишь, сладится у них дело, ты и не заметишь, как у тебя добришко твое свистнут… Время-то летит быстро, скоро год исполнится, а мы всё спим…

— Слушай! — сердито проговорил Иван. — Тут все равно ничего не поделаешь. Лаской, может, и задержим ее на какое-то время… А если ты и дальше будешь над ней издеваться, она и года не дождется, обвенчается с кем-нибудь и была такова.

— С черной землей она обвенчается!.. — прошипела старуха, и глаза у нее загорелись.

— Да и все село про нас звонить будет, — сказал в заключение Иван.