Избранное. Том первый - [32]

Как это легко — мучиться ради нового! Как радостно помогать ему рождаться! Но тревожиться из-за каких-то мерзких мелочей, запутываться в каких-то дурацких семейных дрязгах — вот что плохо, низко, отвратительно…

Иван вздохнул. Тяжело жить, когда веришь в одно, а думаешь и беспокоишься о другом. Запутала его мать. Заморочила ему голову и ушла. Грядущее замужество Тошки не давало ему покоя, мысль о разделе преследовала его и во сне. Он хотел бы плюнуть на все, забыть обо всем, но не мог. В уме его, как мухи, жужжали одни и те же вопросы. Какие поля она заберет? Потребует ли себе часть скота? Отрежет ли кусок и от их маленького виноградника?.. Ивану все было дорого, ни крупицы не хотелось лишиться. Он не огорчился бы, достанься это одной лишь Тошке: он привык считать ее родной, своим человеком. К тому же долю ее унаследовал бы Пете! Но Иван не мог вынести мысли, что к достоянию семьи присосется чужой, незнакомый человек, который попользуется тем, что старики скопили с таким трудом, да еще насмехаться станет: «Вы-де всё это наживали, а есть буду я!» Этого Иван не мог вынести, с этим он не мог примириться. И если в довершение всего Тошкин муж окажется бессовестным человеком и захочет выжать как можно больше, недолго тогда и до убийства дойти… Что же делать? Старуха сказала: «Отберет по закону». Но правильный ли это закон? Вот что важно.

Задумывался ли Иван о своей земле, об усадьбе, о доме, копилась ли в его душе ненависть к Тошке за грядущий раздел, он неизменно вспоминал о Минчо. «А что сделал бы брат, будь он на моем месте?» — спрашивал он себя. Как-то раз, разговаривая с односельчанами, Минчо сказал: «Ваше добро словно повязка у вас на глазах. Из-за него вы не видите, как на вас верхом ездят!»

— Ванё, иди сюда! — крикнула ему мать со двора.

Иван вздохнул, оглянулся. Летучие мыши уже пронизывали полумрак ясной ночи. Холодные мурашки поползли у него по спине, он встряхнулся, как домашнее животное, которое старается стряхнуть с себя что-то колющее.

— Пора спать, — проговорил он задумчиво и пошел к дому.

12

Тошка наконец устала плакать. Слезы ее высохли, сердце стало холодным, жестким. Мысли прояснились, как небо после ливня. Надо ей умереть, подумала она, так будет лучше всего. Зачем ей жить такой жизнью? Она умрет, никому ничего не сказав. Да и зачем говорить, если нет у нее на свете ни одного близкого человека, который понял бы и пожалел ее. Она умрет, и пускай тогда свекровь наговорится досыта, пускай развеселится Иван… А Пете? Тошка содрогнулась. Что будет с Пете?.. Как он останется без матери?.. Она испугалась этой мысли, но немного погодя успокоилась. У каждого своя судьба… Может, он выйдет в люди, получит образование, заменит своего отца. Отца!.. Тошка словно пробудилась ото сна. Вот проходят дни, месяцы. Пройдут годы. Все забудется, сотрется память о горестях и обидах. Но слов Минчо ей не забыть никогда. Он говорил о грядущем, о том времени, когда люди не станут ссориться из-за куска хлеба, когда каждый будет трудиться и жить по-человечески.

— А мы-то, Минчо, дождемся ли? — спрашивала она, бывало, устремив на него мечтательный взгляд.

— Мы? — Он на минуту умолкал. — Может, и дождемся, но нам еще придется хлебнуть горя. — И, ласково поглаживая сына по лохматой головке, он показывал на него пальцем: — Вот для этих-то мы и стараемся, этим будет хорошо.

Этим. Он думал обо всех детях, обо всех людях. А о его жене некому подумать, его ребенка некому приласкать… Думал ли он о своем ребенке, о своей жене?.. Знал ли он, умный, добрый, знал ли он, на кого их оставляет? Куда ей идти? Кому пожаловаться? Раньше ей жилось трудно, но весело. Когда Минчо арестовали в городе, она работала за двоих. Разносила газеты, брошюры, листовки. Сначала она все это делала только ради мужа, зная, что он похвалит ее. А потом сама, по своему почину, стала расспрашивать его обо всем, и его мысли стали ее мыслями, его вера вошла в ее сердце. Она старалась читать. Окончив только два класса, она читала по слогам и запиналась чуть не на каждой букве. Поженившись, они решили регулярно читать вместе долгими зимними вечерами. Но родился Пете. Минчо настаивал на том, чтобы продолжать чтение и после рождения ребенка, но старуха тогда сразу же захватила верховодство в доме.

— Надо о ребенке заботиться! — заворчала она. — Поздно уж ей учиться.

Никто не стал ей перечить. Минчо только усмехнулся и, довольный, зажмурился.

— Ладно, ладно!

Он понимал старуху. Не хотел отнимать у нее власть и гордость бабушки. Понимала ее и Тошка. С какой благодарностью слушала она даже самые строгие ее замечания. Ведь в них не было злого умысла. Тошка только радовалась им — они не были обидными, не кололи ее прямо в сердце, не отравляли ей душу. А если свекровь и перебарщивала, Тошка не обращала на это внимания. Она знала, что за спиной у нее стоит добрый и справедливый друг.

А теперь все изменилось, и день ото дня становится все хуже, все страшнее. Но до поры до времени потерпеть можно. Тошке казалось, что ей полегчает, если она пожалуется кому-нибудь на свои страдания. Но кому? Столько людей, столько родственников, а ни на ком она не может остановиться. Пойти к Димовице?.. Нет, она тоже не поймет Тошки. Чего доброго передаст ее слова Димо, тот позовет Ивана и намылит ему голову, Иван в тот же день перескажет все старухе. А та вскипит: «Значит, она меня по всему селу ославила, в глазах людских очернила!..» Может, Иван и промолчит, но все равно, слух дойдет до ушей старухи другими путями. Димовица разболтает обо всем какой-нибудь приятельнице, и не успеешь оглянуться, как все село зажужжит: «Вы подумайте! Милювица Сайбийская опять над снохой своей измывается!» Нет, Тошка все скроет. Люди плохи, никто ее не пожалеет. Только злорадствовать станут… Но можно ли жить такой жизнью? В силах ли она слушать такие мерзкие, оскорбительные слова? В силах ли смотреть на угрюмые, хмурые лица?.. Нет, не нужна ей такая жизнь!..