Избранное. Том первый - [30]

Тошка вскрикнула, словно ее что-то пронзило.

— Кричи громче! Кричи, чтоб тебя вся улица слышала! — накинулась на нее старуха. — Ну-ка, ступай домой, тут больше делать нечего… А что нужно убрать, я сама уберу…

Тошка, сгорбившись, поплелась к двору. Ей хотелось идти быстро, хотелось бежать, но не было сил. А почему она спешила? От чего хотела убежать? В этом она не могла отдать себе отчета. В голове у нее мутилось, в душе творилось что-то страшное. Тут она вспомнила про Пете. Ей хотелось увидеть и приласкать его, но что-то толкало ее прочь. А мальчуган убежал играть за омет, мать и не знала, что он там. И вот перед глазами ее возник колодец, холодный, глубокий, с большим светлым оком воды. Потом она вспомнила про веревку за кухонной дверью, ту самую веревку, которой Минчо обвязал подрытое дерево. Тошка убежала в чулан, повалилась наземь как подстреленная и заголосила. Когда она вдоволь наплакалась, тяжелый комок у нее в груди словно пообмяк, пообтаял. В чуланчике было темно и тихо, сюда не могли проникнуть взоры любопытных соседей. Она плакала долго. А когда не стало сил плакать, застонала тоскливо и жалобно, как брошенный котенок.

— Минчо, дорогой мой, милый сердцу моему, зачем ты меня покинул, на кого ты меня покинул?.. Или ты не знал, какая она?.. Ох, матушки, затравила она меня, убила… Вся душа у меня выгорела, а не к кому мне пойти, некому пожаловаться. Осиротела я, матушки, осиротела и почернела… осталась одна-одинешенька кукушкой куковать…

Причитала она еле слышно, и голос ее постепенно становился все более хриплым. А слезы текли непрестанно, текли, очищая ей душу и сердце, омывая ее своей чистотой и прозрачностью. Горький комок, застрявший в ее груди, словно растаял, как кусок льда в тихой глубокой воде. И все ясней и отчетливей становилась новая успокоительная мысль, пришедшая ей в голову. Она умрет, освободится. Для нее нет больше жизни, нет радости, нет светлого дня. Пусть живут деверь и свекровь, пусть радуются. Вот так же наложила на себя руки Лена Милчева. Зато уж и свекрови ее нет покоя от людских толков. Куда ни пойдет, все на нее пальцем показывают: «Уморила красавицу сноху, проклятая».

11

Когда Иван вернулся на гумно, старуха просеивала остатки обмолоченной кукурузы и шмыгала носом, словно простуженная. Сын вытянулся перед нею в струнку, по-солдатски. Он знал, что приход Илии и их перешептыванья не пройдут ему даром: не миновать материнского гнева и попреков. Иван ждал их, виновато моргая. Но старуха только ловко трясла продранным решетом, словно и не замечая сына.

— Ну, что? — наконец осведомился он робко.

Старуха чуть-чуть повернула голову, но — в другую сторону. Ее худые руки двигались, словно маховики машины, пыль вилась облачком вокруг ее босых исцарапанных ног.

— Мама!

Она и тут на него не взглянула.

— Ну что с нею делать! — проговорил Иван, мотнув головой и с трудом проглатывая слюну.

Старуха положила решето и взяла в руки метлу.

— Где невестка? — спросил Иван, уже начиная сердиться. «Неужто что-то случилось?» — обожгло его неприятное предчувствие.

Старуха подмела вокруг мусорной кучи. Судя по всему, мела она только для того, чтобы чем-то занять руки.

— Слышишь, что я сказал? — крикнул Иван, рассердившись уже не на шутку.

— Что? — отозвалась мать, хмуро глядя на него.

— Ну, наконец-то! Где невестка, спрашиваю?

— У черта на рогах.

— Хватит! — вскипел Иван и топнул ногой. — Постыдись, ведь ты старая женщина, ты ее уморишь!

Мать повернулась и, глядя на него в упор, процедила с уже накипевшей злобой.

— А ты… не смей водить женихов ко мне во двор, слышишь?

Иван удивленно пожал плечами.

— Женихов? Каких женихов?.. Ты одурела? — И он помахал рукой над своим правым ухом.

— Ага, одурела!.. Вот увидишь, какие женихи… Такие вот, как твои дружки-приятели.

Голова у нее тряслась, глаза гневно поблескивали из-под черного платка. Иван смутился.

— Что ты мелешь?.. Кто? Когда?

— Не потерплю собачьей свадьбы у себя во дворе, так ты и знай… Да и не чета нам этот Вылюоловче.

— Вздор! — с презрением бросил Иван. — Или ты не знаешь, как он дружил с братом Минчо?

— Годовщины еще мы по нем не справляли! — простонала старуха.

— Вот упрямая!.. Да ведь с тех пор, как брат помер, человек в первый раз зашел к нам.

— Погоди, олух! — угрожающе проговорила мать. — Он тебя прижмет. Тогда я у тебя спрошу, в который раз он заходил.

Иван не понял ее. Он подумал, что мать боится, как бы его не посадили в тюрьму.

— Да ну тебя! Ты и про брата то же самое говорила: бывало, кого ни посадят, все он виноват был. — И, помолчав, добавил сердито: — Да и наконец, не стану я в твоих юбках прятаться, вот что!

Он уже настроил себя против матери, уже был готов поссориться с нею, выбранить ее, сказать, что нечего ей соваться не в свои дела. Встреча с Илией, горячие разговоры, политические новости, угрозы Георгию Ганчовскому — все это подняло дух Ивана, ободрило его, вернуло ему угасшую было веру и ослабевшие силы. И тут мать снова принялась за свою старую песню.

— А зачем он сюда приперся, ты знаешь это? — спросила она, сердито кивнув в сторону ворот.

— Ко мне пришел… по делам. Я же тебе говорил.