Избранное. Том первый - [19]

— А я и не заметила, что хлеб доели, — проговорила пристыженная Тошка. — Почему ты мне не сказала, мама? Он ведь у меня под рукой лежит, я бы нарезала.

— Что ты больно ловкая, это я знаю, — убийственным тоном процедила сквозь зубы старуха и опять низко наклонила голову над столом.

Тошка положила вилку, отвернулась и всхлипнула, закрываясь передником. Пете испуганно окинул глазенками все вокруг, повернулся к дяде, повернулся к бабке, потом обнял мать и заплакал. Старуха встрепенулась, подняла голову, и в глазах ее блеснула злоба.

— Иди сюда, внучоночек, иди к бабушке! — нежно позвала она внучка и потянулась к нему.

Но он только бросил на нее сердитый взгляд и замахал ручонками.

— Не хочу, ты плохая!

— Плохая… все я плохая…

— Да, плохая! — взорвался Иван. — Может, воображаешь, что ты угодница божья! — Он бросил недоеденный кусок хлеба и стряхнул крошки с груди. — Ведь ты старая женщина — так думай, о чем говоришь! С тобой взбеситься можно!..

— Погоди! Погоди! — угрожающе закачала головой старуха. — С теми, что все молчат да помалкивают, взбеситься еще легче…

Тошка уронила голову на стол — ее душила горькая обида. «И зачем ты только родила меня, матушка! — проклинала она свою судьбу. — Зачем ты меня кормила, зачем холила?.. Неужто я до того плоха, до того нехороша? Мало разве мне моих мучений, что меня так травят?.. Мало мне разве моего горя, что мне сердце рвут?..» Она дрожала, как раненая, скрюченные ее пальцы словно старались поймать что-то неуловимое.

— Это не жизнь! Не жизнь! — твердил Иван, стуча кулаком по столу. — И что за чудо такое случилось, господи? Какой дьявол в наш дом забрался?.. Вот возьму а сбегу…

Пете заглядывал в лицо матери и, плача, гладил ее по голове.

— Не плачь, мама, не плачь, мамочка!..

Старуха смотрела на него, и лицо ее неприятно кривилось. Ее не пугали крики Ивана, не трогали слезы снохи, но слова ребенка пронзали ей сердце.

— Не плачь, пожалуйста, замолчи, — повторял он. — Вот я вырасту большой, отколочу бабку, тогда будет знать…

«Она у меня замолчит, так замолчит, что совсем онемеет!» — обещала себе в душе старуха, украдкой поглядывая на сноху из-под черного платка.

6

После смерти Минчо старуха не пропускала ни одной церковной службы. Она ставила свечки во все подсвечники, прикладывалась ко всем подряд иконам на иконостасе, жертвовала в церковь разные мелкие дары: маленькие домотканые платки, тючки хлопка, кусочки сахара, монетки. Потом проходила в женское отделение и вмешивалась в разговоры молящихся женщин. Но чаще стояла, словно забывшись, и шептала что-то.

За несколько дней перед описанным выше ужином она вынула откуда-то старинную икону в яркой жестяной ризе и деревянном киоте и повесила ее в комнате. На полочку перед иконой она, как в былые дни, поставила баночку с маслом и фитилем. И лампадка затеплилась. Иван, глядя на все это, раздражался, но не смел ничего сказать. Он знал, что сейчас мать ему не уступит, и вдобавок догадывался, что она только и ждет, чтобы он ее как-нибудь задел, а тогда сама накинется на него. Но в этот вечер, после того как она довела Тошку до слез, Иван не выдержал.

— Травишь людей, а потом молишься, чтобы тебе простились твои грехи! — сказал он, когда мать поднялась с колен, кончив молиться и класть земные поклоны.

— Кого это я травлю, сынок? — повернулась она к нему, словно ужаленная. — Тебя травлю, что ли?

— Да и меня… когда цепляешься к другим…

— К другим? — зашипела старуха. — А к каким это другим? К каким?

— К невестке, вот к кому!

— Я тебе добра желаю, дурачок, глаза тебе открываю!.. Или, может, хочешь сложить руки да твердить: «Иди, медведь, задери меня!» — этого ты хочешь?

— Но ведь невестка не медведь! — проговорил слегка смущенный Иван.

— Вот слопает тебя, тогда увидишь, кто она такая! — сказала старуха и угрожающе замотала головой. — Медведи-то не только в лесах водятся.

— Да будет тебе! — насмешливо улыбнулся Иван. — Съела она кого, что ли?

— Вот погоди — тебя съест… Сожрет всего целиком вместе с лохмотьями твоими…

— Совсем спятила! — разозлился Иван. — Какая только муха тебя укусила, один бог знает…

— Спятила, спятила… Вот как отберет она у тебя добришко твое, тогда увидишь, спятила я или нет!

Иван вытаращил глаза.

— Кто отберет?

— Да та самая, за кого ты заступаешься. Кто же еще!

— Почему это? — удивленно спросил Иван и облизнул запекшиеся губы.

— Потому что потому. Полагается оно ей.

— Что полагается?

— Имущество. Вот что!

— Как это полагается?

— А так. По закону.

Иван смотрел на мать как человек, которого разбудили толчком.

— То есть как по закону?

— Да вот, к примеру, как Станке Вылювичиной. Вылю помер, а она вышла за Мандювче и забрала самую хорошую землицу. В прошлое воскресенье встретила я в церкви сватью Марину, так порасспросила ее. Да я и не спрашивала — она сама стала мне рассказывать. «И у вас, говорит, сватья, ведьма в доме сидит; она, говорит, все ваше добришко сожрет; приходи, говорит, погляди, что наша молодушка натворила… Обобрала нас до нитки; ложки, говорит, и те с собой утащила… Хоть терновой веткой махай, говорит, все равно ничего не зацепишь — пусто…»

Иван слушал ее, ошарашенный. Такая возможность еще не приходила ему в голову.