Избранное. Том первый - [20]

— Так ведь у нее ребенок, — глухо проговорил он.

— Вот из-за ребенка-то все так и будет! — объяснила старуха, доверительно наклонившись к нему. — Из-за ребенка… Не будь ребенка, тогда бы легко… А уж если есть у нее ребенок… И его долю возьмет и свою… Такой уж закон.

Иван содрогнулся. Мороз пошел у него по коже. Ему казалось, что как-то сразу и неожиданно похолодало. Ноги у него подкосились, что-то сжало грудь. Он сгорбился, как старик, и сел под навесом у постели матери. Ему хотелось расспросить, что именно может взять себе Тошка и каким образом она это возьмет. Но старуха, вся съежившись, молчала и только смотрела из-под низкого навеса на звездное летнее небо. Взгляд ее, бесцельно устремленный вверх, не спеша пополз вниз и остановился на двух печных трубах, торчавших на доме Малтрифоновых. И чем дольше она на них смотрела, тем больше ей чудилось, что это не трубы, а люди, которые медленно наклоняются, собираясь броситься в ее двор. Старуха знала, что это трубы, но все-таки протерла себе глаза и всмотрелась повнимательней.

Из Тошкиной комнаты доносился сонный детский плач. Это хныкал Пете. Послышался шорох сброшенного одеяла, потом тихий грустный голос:

— Не плачь, сыночек, не плачь… Хочешь, водички тебе дам, голубеночек?

«Ишь как ясно слышно», — подумала старуха и прислушалась. Но все снова затихло. Только монотонно стрекотали сверчки. А их песенок человек, выросший среди полей, почти не замечает. Они тонут в тишине — глубокой бескрайней тишине летних ночей, — как мерцание звезд, как дуновение невидимого ночного ветерка. По улице протарахтела запоздалая телега, застучали чьи-то шаги, потом удалились. Собака залаяла лениво, словно только по обязанности.

— Давай ложиться спать, — спохватилась старуха. — Пора уже.

Иван поднялся и молча пошел на гумно. Там он лег у омета ржаной соломы, завернулся в рваное одеяло и загляделся на Млечный Путь. Это небо он знал как свою ладонь, привык ко всем его превращениям, ко всем его краскам и оттенкам, а потому взгляд его не останавливался ни на чем и ничто не могло отвлечь его внимания от нахлынувших мыслей. Он думал о своем разговоре с матерью. Глубокое отчаяние охватило его и обессилило. Беда никогда не приходит одна. Умер Минчо, и все сбилось с пути, все перепуталось. Сам еще того не сознавая, Иван перешел на сторону матери. Теперь, когда она объяснила ему все, он согласился с нею. Еще так недавно он был готов сердиться на нее, ссориться с ней за ее вечные придирки к Тошке. Но после того, что он узнал, все прежнее словно исчезло, провалилось куда-то. «Значит, по закону! — твердил он мысленно, стараясь сосредоточиться. — Значит, и наша невестка сделает так, как Станка Вылювичина…» Если бы мать не рассказала ему, как поступила Станка, он никогда бы и не вспомнил об этом, хотя хорошо знал, как дело было. Знал, и сколько декаров она получила, и какие именно участки земли, и как судилась с семьей покойного мужа. Тогда село разделилось на две партии. Одни говорили, что Станка не должна была брать свою долю, хоть закон и дал ей это право; другие защищали ее, корили ее свекровь и деверьев за то, что те пытались ее избить. Минчо и все его товарищи были на стороне Станки. «Она тоже человек — имеет право на свою долю, — говорил Минчо. — Что ж, если она ничего не принесла в приданое, значит ей надо лечь и умереть?..» Только сейчас вспомнил Иван всю эту историю. А тогда он был еще мал и не обратил на нее внимания. Он даже удивлялся, почему его старший брат ссорится с людьми из-за чужого дела. С тех-то пор Петко Вылюв и разругался с Минчо, возненавидел его и стал приспешником Георгия Ганчовского. Мог ли Минчо подумать, что такое случится и у них в семье?

«Значит, по закону! — раздумывал Иван, в отчаянии мотая головой, — значит, заберет она часть от всего, что у нас есть, возьмет себе такую долю, какую получил бы брат…»

А что будет с ними? Он, Иван, вместе с матерью получит две доли, Тошка и Пете — одну долю. Всего у них сорок восемь декаров пахотной земли да один декар под усадьбой и домом. Выходит, Тошка отберет шестнадцать декаров. Что же останется ему с матерью? Как им прокормиться? Чем жить? Правда, их тогда будет только двое, но ведь ему уже пора жениться, а когда он женится, не всегда же семья их будет состоять только из трех человек… А много ли возьмешь с тридцати декаров? К тому же Тошка, наверное, выберет самые хорошие участки, самые плодородные, как раз те, что и кормят семью… Придется разделить и усадьбу, и дом, и все прочее… А хорошей земли у них всего только пятнадцать декаров, всё остальное — красная глина, липнет к ногам, словно клей; и работать трудно, и не родит ничего.

«А что именно она отберет? — тревожно спрашивал себя Иван. — С какого края захочет отрезать?»

Как бы так разделиться, чтобы Тошке досталась земля поплоше? И он стал обдумывать, каким образом можно разделить участок близ урочища Пытчето. Но ни одной части этого поля не хотелось Ивану отдавать. Ему дороги были и деревья и кустарники, жаль было даже держидерева, что росло по межам. Там Иван отдыхал, эти межи обходил и с серпом в руках и шагая за плугом, там на ветвях висели его торба и баклажка. Ведь каждая горсть земли с этого поля прошла через его руки, каждый кусок дерна он топтал ногами… На этих полях он провел лучшие дни своей жизни, отсюда он смотрел на девушек, занятых жатвой или окучиванием, здесь думал о своих зазнобах, тут сердце его стучало при мысли о любви, женитьбе, семейной жизни…