Избранное. Том I-II. Религия, культура, литература - [26]

Церковь существует не только для избранных, — иными словами, тех, кого их темперамент приводит к данной вере и данному поведению. Не позволяет она нам также быть христианами в одних социальных связях и нехристианами в других. Ей нужен каждый, и ей нужен каждый человек целиком. Поэтому она должна бороться за такие общественные условия, которые могут дать нам максимум возможностей для христианской жизни и максимум возможностей для других стать христианами. Она утверждает парадокс, что, хотя каждый из нас и ответствен за свою собственную душу, все мы ответственны за все другие души, находящиеся, подобно нам, на пути к небесам или аду. И — еще один парадокс: в то время как христианское мировоззрение в мире, счастье и благоденствии народов видит только средства, а не цели сами по себе, христиане преданы осуществлению этих идеалов более глубоко, чем те, кто рассматривает их как цели.

Итак, как же должна Церковь вмешиваться в мир? Я не ставлю своей целью занимать остаток предоставленного мне времени осуждением фашизма и коммунизма. Данная задача была более умело выполнена другими, и их выводы могут быть приняты как сами собой разумеющиеся. Подхватив подобные суждения, я мог бы получить от вас определенного рода одобрение, чего мне бы не хотелось. Я подозреваю, что значительная доля неприязни к данным философиям в нашей стране в равной степени обязана как ложным, так и истинным причинам, и окрашена самодовольством и ханжеством. Критиковать иностранцев легко, безопасно и приятно; это имеет то преимущество, что отводит внимание от пороков нашего собственного общества. Мы также должны проводить различие между нашей оппозицией идеям и нашим осуждением практики. И фашизм, и коммунизм содержат фундаментальные идеи, несовместимые с христианством. Но на практике фашистское или коммунистическое государство может в большей или меньшей степени осуществить свою идею и может быть более или менее выносимым. С другой стороны, подобная практика или какая-либо другая, в равной мере вызывающая возражения, может легко навязать себя обществу, номинально приверженному совершенно иным принципам. Не нужно полагать, что наша форма конституционной демократии — единственная, подходящая для христианского народа, или что она сама по себе является гарантией против антихристианского мира. Поэтому вместо простого осуждения фашизма или коммунизма нам имело бы смысл осознать, что мы также живем в условиях массовой цивилизации, следующей многим ложным амбициям и ложным желаниям, и что если наше общество совершенно отречется от своего послушания Богу, оно станет не лучше, а возможно, и хуже, чем некоторые из тех обществ за рубежом, которые мы всенародно осуждаем.

Под "миром", таким образом, для моей настоящей цели я подразумеваю, в частности, мир нашего острова. Влияние Церкви может осуществляться по нескольким направлениям. В зависимости от характера или времени определенных действий она может им противостоять или их поддерживать. Ее одобряют, когда она поддерживает любое дело, уже обеспеченное значительной секулярной поддержкой; на нее, естественно, нападают, когда она выступает против чего-либо желательного, как они сами считают, для людей. Говорят ли люди, что Церковь должна вмешаться или что ей следует заниматься собственными делами, зависит, главным образом, от того, согласны ли они с позицией Церкви в отношении данного конкретного случая. Очень серьезные проблемы возникают, когда Церковь оказывается в оппозиции какому-либо новшеству, — будь то в законодательстве или в социальной практике, — которое противоречит христианским принципам. Тем, кто отрицает или не принимает полностью христианское учение, или кто хотел бы истолковать его на свой собственный лад, подобное сопротивление часто кажется подавляющим свободу. Бездумному сознанию Церковь часто может представляться противником прогресса и просвещения. Церковь не всегда оказывается достаточно сильна, чтобы сопротивляться успешно; но я не вижу, как для нее было бы возможно считать вечным и неизменным один закон для себя, а другой — для мира.

Мне не хотелось бы, однако, заниматься вопросом о том, какого рода проблемы могут возникать время от времени. Я хочу лишь высказать предположение, что задачей Церкви в наше время является более глубокое исследование нашего общества, которое должно исходить из вопроса: до какой степени основы нашего общества являются не просто нейтральными, но положительно антихристианскими?

Нет нужды настойчиво утверждать, что конечные цели человека церковного и цели светского реформатора весьма различны. В той мере, в какой цели последнего направлены на достижение подлинной социальной справедливости, они должны входить и в цели первого. Но одна причина, почему жребий светского реформатора или революционера кажется мне более легким, такова: дело в том, что зло мира по большей части рассматривается им как нечто внешнее себе. Оно мыслится им совершенно безлично, так что нечего и менять, кроме деталей механизма, или, если зло является воплощенным, оно всегда воплощено в других людях — классе, расе, политиках, банкирах, производителях оружия и так далее, — но никогда в себе. Существуют отдельные исключения; но насколько человек видит необходимость изменения самого себя, равно как и мира, настолько он приближается к религиозной точке зрения. Однако возможность упрощать проблемы таким образом, чтобы видеть лишь определенного внешнего врага, чрезвычайно воодушевляет большинство людей, делает их взгляд сияющим, а шаг — пружинистым, что так подходит к политической униформе. Это то воодушевление, в котором христианин должен себе отказать. Оно вызвано искусственным стимулятором, имеющим отрицательные последствия. Оно рождает гордыню, индивидуальную или коллективную, а гордыня обречена нести в себе собственную погибель. Ибо только в смирении, милосердии и чистоте — и, быть может, в смирении более всего — можем мы быть готовыми получить от Бога ту благодать, без коей человеческие труды тщетны.