Избранное - [66]

Еще школьником слышал я, как на учительских советах декан пьет здоровье «высоких господ» из лесного ведомства, истовых венгров-патриотов, к тому же славных охотников. Тогда его назначили церковным школьным инспектором, и деревня не могла дождаться, когда же его, наконец, возьмут в каноники, ему ведь уже почти шестьдесят лет.

Новый учитель приехал в августе.

Крестьянский сын из соседней деревни. Но большой задавала и ярый почитатель всего венгерского. Поздороваться, заговорить с кем — не дай бог, уронил бы свое достоинство. Стряпала для него сестра, девушка, одетая как барышня; она тоже с деревенскими не общалась, ни с кем не зналась, разве что с тем, у кого молоко брала. За три месяца учитель не удосужился даже познакомиться со школьным попечительством. Поначалу в костеле он еще был общительным, пока учился петь, помогать за органом сопровождать службу, но, постепенно входя во все дела, он все больше сторонился односельчан, держался все более холодно. Ходил он только к священнику, и довольно часто, — на поклоны и по всяким школьным и предпраздничным делам. Кроме этого, он ходил только на почту. А так — никуда. Ни в корчму, ни в кегельбан. Сидел, как и священник, дома. Поп считал деньги, учитель бренчал на пианино. По-словацки знал, как у них дома в деревне говорили, но на улице с мужиками он не разговаривал, а встретится ему какой-нибудь пан, беседовали по-венгерски. Да вы таких знаете… Первое, что он ввел в школе, были венгерские буквари; а священник выпросил даже у начальства в дар школе венгерские катехизис и библию. Ко дню святого Михаила дети уже зубрили inni, vinni, ríni[9], и родители с любопытством заглядывали дома в учебники, а когда доходили до «нь», «ш», «ль», «ть», спорили с детьми из-за произношения и с глупым видом слушали, как их дети болтали по-венгерски стишки, песенки, «гейретютю»[10]; на улице раздавалось: «дичиртешик»[11], «аласолгая»[12], «ё эштит»[13], а ребята постарше стали опасаться, что со словацким совсем худо будет; появилась некая тетрадка, к которую записывали детей, говоривших по-словацки, и потом то одному, то другому вешали на спину бумагу с изображением осла, пока не удавалось передать его следующему.

Учитель доверия не завоевал, но не из-за венгерского, потому что деревенские, хотя и ворчали, но признавали, что детям в школе нечего было б делать, кабы для них не выдумывали чего-нибудь новенького; а не доверяли ему за его надменное поведение, за то, что насильно насаждал всякие новшества в церковной службе да что не пытался сблизиться с деревенскими.

Не заходил он и к нам, к отцу-старосте, хотя мы два года вместе пробыли в учительской семинарии. Когда он хотел пойти со мной погулять, стучал палочкой в окно моей комнаты или передавал через детей, предлагая сходить куда… Этакий застенчивый селянин! А все из-за своего характера, да и священник его в этом поддерживал; сам-то священник за тридцать лет тоже ни разу не зашел в дома односельчан, разве кого исповедать надо было или когда с крестным ходом после рождества ходил благословлять жилища, но все быстро, быстро, как все говорили — «лишь бы собрать». Священник сразу похвалил учителя, что тот ни к кому не ходит — в нашей деревне, мол, все спились, в каждом доме паленка, жженка, а по воскресеньям и в праздники за полночь, а то и до утра в карты режутся.

В начале сентября я уехал в семинарию. Об учителе почти не слыхал, отец раза два в письме мимоходом упомянул, что, мол, гордый он, никого знать не хочет, не здоровается, ни с кем не заговаривает. Подарок — фрукты и повидло, мол, не принял, хоть я старался выбрать ему яблоки и груши самые красивые; мне их Матё (это брат мой) помогал срывать с деревьев. Он надеялся, что и ему перепадет из угощения, а пришлось все принести назад. Я написал им, что подарки учителю через детей не посылают, но у нас это давно заведено, и родители никак не могут этого понять. В самом деле, почему? Когда-то они сами также приносили учителю подарки, и все было в порядке. С мельницы, писал отец, послали уток, но и их учитель не принял. Это разнеслось по деревне, и после уж никто не осмеливался преподносить подарки. Учителя считали высокомерным господином, брезгует, вишь, яблочками из крестьянского дома, и пошла ходить из уст в уста пословица о нем: «Стал мужик писарем, а думает, что кесарем».

Сестре его жаль было отсылать назад и фрукты и уток, но она не посмела их принять, потому что брат, хоть только этим летом закончил учительскую семинарию, считал: хочешь считаться недоступным — избегай подобных вещей…

Я приехал домой на рождественские святки, как раз за день до сочельника. Поздоровался дома со всей семьей и тут же отправился к учителю показать табель да рассказать, что нового в семинарии. По два часа в неделю, — правда, это не обязательные лекции — преподают словацкий язык — чтение и правописание. В Клашторской государственной учительской семинарии в 1891 году действительно ввели изучение словацкого языка с тем умыслом, чтобы учителя, знающие родной язык народа, легче могли насаждать венгерский и в школе, и в деревне. Учитель остался к этой новости равнодушен, и мы, как и прежде, говорили только по-венгерски.