Избранное - [64]

Но больше всего досаждают ему счета! Что бы ни сделал он для священника, для школы, для сельской управы — всюду от него требуют счета, да еще с гербовой маркой! Сколько мучений, пока напишешь все с помощью сыновей, пока отыщешь старую гербовую марку, которую можно отклеить. Бечко считает, что марка — просто прихоть начальства, а не знак уплаты пошлины. Пишет он мало, все без заглавных букв, без запятых и точек. Сыновья-то в школу дольше него ходили, к тому же совсем недавно, вот они его и поправляют. А он не соглашается! Баловство все это, им лишь бы побольше извести чернил, бумаги, да и времени тоже. Его писанину и так можно прочитать — и Бечко прочитывает все счета вполне правильно, что подтверждает и мать, и сыновьям приходится замолчать.

Чужую работу Бечко хает, как и всякий ремесленник. С другими ремесленниками не водится. Одному бы ему жить на свете. Всех оговаривает, чью бы работу ни увидел; но еще больше злобствует он на тех, кто развлекается, веселится, красиво одевается: Бечко считает, что это они лишь из глупого чванства. Шику-то много, да все в долг! Кто за них платить будет?

Повезет кто через городок в деревню шкаф, сундук — горе домашним Бечко! Почему не разузнали, кто женится? Болтать да сплетничать баба горазда (бедняжка никогда этого не делала), а в деле помочь — на это ее нет… Да и парни тоже только и знают проказничать… Обругает их так, а потом жене пообещает, что та на старости лет сможет отдохнуть, парнишек своих порадует золотым перстнем, часами с серебряной цепочкой и ключиком, что висят на гвоздике над постелью. Все это он приобрел еще в годы, когда ходил по свету бродячим подмастерьем. Но уж лет пятнадцать, с тех пор как женился, часы он не заводит: и времени перевод, да и механизм скорее сработается. Лишь собираясь на ярмарку или если у него уж очень хорошее настроение, снимает их Бечко с гвоздика на зависть сыновьям. А большей радости те и не знают, прямо-таки до слез им хочется нацепить часы на жилет, в одно воскресенье одному, в следующее — второму…

А отец твердит им: будут и они часы носить, пускай только стараются, работают, все тогда у них будет.

III

Прошло два года. Бечко и без того бьется, а тут еще и господь его наказал. Умерла его жена.

Бечкова, бедняжка, часто болела, да все на ногах, вот и померла. Бечко работал день и ночь, сколачивал гроб жене-покойнице. Плакал, рыдал, трудился изо всех сил.

А через пять недель надоумили Бечко жениться второй раз. Правда, это была не такая свадьба, как обычно. Сосватали ему вдову каменщика, приученную летом жить вольготно, а зимой — как придется; бывало, так бедствовали с покойным мужем, что на поденную работу нанимались. В конце концов, муж с горя перепился и умер.

Со второй женой наш Бечко просчитался. Она сразу же потребовала переписать на нее все добро, он этого не хотел, а она не желала «даром» работать. Недоразумения начались еще на свадьбе. В тот день он работал до четырех часов, потом отправился один — без сыновей — к венчанию; после ужина, в полночь, попросил гостей и невесту веселиться, а сам он пойдет-де спать, потому как ему рано вставать работать. Еле-еле уговорили остаться: остановили его только слезы невесты. А теперь еще такое! Чем дело кончится — неизвестно, но боюсь, Бечко или ее, или себя убьет. Прогнать ее теперь уж не прогонишь, и Бечко, в душе человек добрый, повадился заглядывать в самый захудалый трактирчик, где можно дешево напиться. Он жалуется, а другие еще и подзуживают его, чтоб заливал тоску вином. А как пропьет он, убьет в себе лучшие чувства, так и дома у него будет совсем плохо. Дай бог, чтоб я ошибался!

Вторая жена никак его не понимает. Подумайте только: поехала однажды с ним на базар, а как въехали в город — стала стыдиться его странного костюма. Поссорились, подняли крик, пришел полицейский, и Бечко полдня продержали в участке, пока не пришла телеграмма, что это он и есть. А жена даже не попыталась вызволить его — боялась, что и ее заберут за скандал; а муженьку так и надо! Она просто прохаживалась перед воротами, пока его не выпустили. А стал он ее упрекать — отговорилась тем, что надо же было кому-то за товаром присмотреть.

«Боже мой, первая жена была совсем другой! И зачем она умерла раньше меня?» Вот на нее да на детей он мог бы положиться и спокойно лечь в могилу. Как она его понимала! Прямо по глазам читала все его желания.

Эта наняла служанку; а вот первая жена по утрам посуду не мыла — зачем? Ведь на следующее утро опять кофе пить, а есть можно и втроем из одной тарелки. Первая жена стирала, когда уж нечего было надеть, но и тогда по одной вещичке прополощет, никто и не заметит, когда она это делала. Та по ночам при свете лампы в саду полола, эта читает или дремлет. Та никогда не гладила, просто в руках растянет, и все; и все тринадцать лет все было хорошо. А Бечко все сам делал — в мастерской, в комнатах, на окнах, — красил, рассчитывал, все сам. Эта же не видит его работы, не ценит ее, а каждую неделю зовет баб — белить, тереть, полы мыть… И его заставляет переодеваться, срывает старую одежду и с него, и с детей, чтоб на свиней не походили. При покойнице они меняли одежду, когда она на них расползалась и надо было ее залатать. Эта не желает, чтоб соседки перемывали ей косточки, и сама покойную добрым словом не помянет. Только сокрушается, что работала та как ломовая лошадь, мужу помогала — поди и померла-то от голода…