Избранное - [45]

— Спасибо за компанию, Нина. Вечер толковый вышел.

— До свидания, Троша. Тебе спасибо.

А вечер был в конце апреля теплый, темный, сухой; на завалинках пробилась трава, почки на лиственницах выпустили первые бледные иглы — витал над Преображенским хвойный дух, приняв в себя и тонкое, едва уловимое дыхание молодой травы. Нина постояла на крыльце, подышала, повздыхала и пошла в избу.

Через день уже Трофим караулил Нину.

— Нина, я подумал, долг платежом красен. Теперь у меня лишний билет. Пойдешь?

— Даже не знаю, Троша. Дома дел столько.

— Как же так, Нина? Должником-то нехорошо ходить. Совестно.

— Пожалеть, что ли, тебя? Ладно, всех дел не переделаешь. Пошли.

В этот раз он угощал ее лимонадом в клубном буфете, принародно, и Нина спиной чувствовала, как на них поглядывают поселковые бабы, и, кажется, слышала, как они перешептываются: «Вишь, в кино каждый день заладили».

Возвращаясь домой, он доверительно сообщил:

— Директор сегодня премию посулил. К маю. Думаю, мотор на лодку новый взять. На лодке любишь кататься?

— Люблю, но потихоньку. Чтоб ветер не сильно дул и не брызгалось.

У калитки опять пожал Нинину руку.

— Жалко, завтра картина та же. Больше ведь и ходить у нас некуда.

— Уж это точно. Или дома сиди, или в клубе.

— Жалко, что так, правда?

— А знаешь, Троша, если хочешь, приходи завтра к нам чай пить.

— Во сколько?

— Ну, часов в семь.

Чаевничал он у них теперь каждый вечер, ни одной новой картины они с Ниной не пропускали, и настал наконец день, когда Трофим торжественным, каким-то тугим, напружинившимся голосом сказал:

— Нина, мы должны быть вместе.

— Ой, Троша! Ты как… Ты так неожиданно… Я не думала, не знаю… Ой, ну как же это?!

— Нина, ты что-нибудь имеешь против меня?

— Что ты, Троша!

— Тогда решай. Согласна?

— Да. — Нина потупилась, каменно напряглась, ожидая, что вот сейчас Трофим обнимет ее, поцелует, начнутся жениховские вольности, к которым она еще не готова, не дай бог, не сдержится, оттолкнет — обнаружится ее холодное, расчетливое сердце — Трофим поймет, обидится, и все на том и кончится.

Но Трофим боялся отказа, а потому ни о каких вольностях не помышлял. Услышав «да», обрадованно вздохнул:

— Значит, так…

— Маме пока не надо говорить, — сказала Нина. — Привыкнем, обсудим, уж потом ей, ладно?

— Это верно. Торопиться не к чему.

В июне, на троицу, он посадил Нину в лодку с новым мотором и повез на Березовый остров.

На белый песчаный припай выползли разноцветные туши лодок, осыпа́лись, выравнивались высыхающие следы: женские, легкие и быстрые, и мужские — тяжелые, медленные под праздничным грузом. Поляны, лужайки, опушки, прелестно и тихо освещенные до людского нашествия пламенем жарков и желтенькими маленькими фонарями душистой зубровки, потускнели в грубых, ослепительных вспышках бутылочного стекла. Трещал, гнулся Березовый остров под неутомимыми ногами гуляющих и только чудом не тонул.

Нина и Трофим не знали, где присесть: за каждым кустом голосили, чокались, целовались, плясали, ссорились… Нина даже пошутила: «Нет места для жениха и невесты». Но место все-таки нашлось, укромное, солнечное, зеленое, этакий островок на острове, возникший у подножия старой березы и окруженный густым боярышником. Они выпили, помолчали, еще выпили — с жаркой, оглушающей быстротой затокала кровь. Трофим, красный, с мокрым лбом, глянул на Нину и тотчас опустил глаза:

— Вот денек, а! То ли от него, то ли от вина в голову ударяет.

— У меня прямо голова кругом. — Нина виновато и покорно улыбнулась, прикрыла глаза, прислонилась пунцовой щекой к берестяному березовому боку. «Ну, пусть поцелует, пусть обнимет. Что же теперь», — соглашалась она, возбужденная вином, горьковато-теплым, влажным запахом листа и близостью этого, вроде не чужого теперь мужчины.

Но Трофим медлил, не обнимал, Нина открыла глаза: он, пригнув ветку, выламывал березовый букет-веник.

— Сейчас ветер сделаем. — Он помахал веником, и Нину остудило, овеяло березовой свежестью. Она тоже притянула ветку и тоже выломала букет-веерок.

Поблизости, на одной из полян, возвысился, зазвенел пьяный голос Милого Зятя.

— Солнышко такое, воздух, а мы водку хлещем. Березки скоро почернеют от нашего дыха, сами скоро со стыда сгорим. Эх! Троица — святой день, а мы как в будни пьем. Вот я сейчас, сейчас скажу вам. — Милый Зять умолк и вдруг тонко-тонко закричал: — Троица! Поэт и женщина! С синим зверем на руках! Нет, надо же, какой день! И как сказано-то про него!

Трофим усмехнулся:

— Во дает Петька. Разобрало.

— А мне его жалко. — Нина уже опомнилась, оправилась от возбуждения, погрустнела, и ее до слез растрогали пьяные, непонятные, но красивые слова Петьки. — Он сейчас все-все понимает. А протрезвеет — и будет как побитая собака.

На обратном пути, приглушив мотор, Трофим сказал, не глядя на Нину:

— Свадьбу, однако, не надо большую. Суетня, колготня — зачем нам это?

— Конечно, лучше своих только собрать, и все. Мне тоже пир-то не по душе.

Но зато по душе он был Елизавете Григорьевне. Услыхав о желании молодых справить свадьбу в семейном кругу, она схватилась за сердце и закричала:

— Да вы с ума сошли! Позор-то какой: одну дочь, и ту не по-людски отдам? Нет уж, голуби мои, свадьба как свадьба — и никаких!