Избранное - [6]

Они спустились с перевала. Из-за весеннего разлива берега Онон утратили четкие границы, бурные воды ее несли вырванные с корнем стволы деревьев.

Чойнхор и Балджид спешились, неторопливо напоили коней. Потом выбрали место для стоянки — сухую пустынную террасу, на которой лишь местами росли старые осины.

— Не набрать ли хвороста? — спросила Балджид.

— Погоди маленько! — Чойнхор оглянулся на перевал. Во взгляде его девушка успела уловить беспокойство и настороженность.

— Вы побудьте здесь, — сказала она, — а я соберу сухих веток на растопку.

Но тут Чойнхор взял ее за руку и притянул к себе.

— Отпустите, аха, не то отцу пожалуюсь.

А Чойнхор и не думал отпускать ее — в голосе Балджид он уловил не возмущение, а ожидание, и его вдруг осенила догадка, что он не первый мужчина, пытающийся сблизиться с ней.

— Всю дорогу я с тебя глаз не сводил, — угрюмо проговорил он, с досадой разжимая объятья: на перевале показался обоз.

Вскоре обоз достиг реки, и окрестности огласились таким шумом, словно голодных ягнят наконец допустили к маткам. Дунгар первым делом повязал на осину хадак[6] и поклонился Онону. Лама зажег арц[7] на плоском камне, женщины и дети приступили к обряду жертвоприношения, в реку полетели куски сушеного творога. Люди, прибывшие в неведомый край в поисках лучшей доли, искренне верили в необходимость умилостивить духов реки. К веткам осины, на которую Дунгар привязал хадак, они прицепили конский хвост, лоскутки, хадаки из дешевой ткани и бросили в воду монетки. Затем занялись делами: распрягали лошадей, готовили еду, устраивали жилье. Одни вбивали в землю колья и натягивали на них холст, сооружая четырехугольные палатки, другие создавали подобие дома, поставив торчком телегу и завесив ее с боков. Женщины, подоив коров, разливали молоко. Голодные ребятишки толпились у костров с деревянными чашками в руках, навлекая на себя недовольство взрослых.

Поздно вечером переселенцы угомонились. Лама устроился на ночлег в крытой телеге рядом с палаткой гулбы. Однако ему не спалось — мешала неотвязная мысль, что недалек, на всей вероятности, миг, когда он сможет лицезреть знаменитый монгольский монастырь богдо-гэгэна[8] в Урге или монастырь Эрдэнэ-дзу. Единственное желание томило ламу — пасть ниц перед изображениями божеств и вымолить у них прощение за собственные грехи, за прегрешения предков.

Гулба тоже не спал, но его обуревали совсем иные мысли. Последние два года неспокойно жилось ему на родине. От Байкала до Маньчжурии шла жестокая битва между красными и белыми, и в конце концов красные победили. Власть большевиков отменила все привилегии знатных и богатых. Чуял гулба — недалек тот час, когда и он лишится имущества, а может, и головы. Дунгар знал, что многие селенгинские буряты[9] переходили границу и оседали на землях соседней Монголии. Пока он размышлял, не последовать ли и ему их примеру, в Монголии тоже сменилась власть и управлять государством стали люди, по своим убеждениям не отличающиеся от красных. Однако ходили упорные слухи, что в Монголии спокойно, религия там не утратила силу. Здесь же действительно начали ущемлять богачей, и тогда Дунгар, уговорив обитателей нескольких айлов, вместе с ними пересек границу Монголии и направился на Онон. «Человек — беспомощное существо, — думал гулба, — он всецело во власти судьбы, и она делает с ним что хочет: то дарует довольство и почет, то гонит по свету, как щепку в половодье, и тогда рушится весь привычный образ жизни, и едва успеешь начать жизнь по-новому, все приходит в упадок». Тут у ног Дунгара шумит Онон. Думал ли он когда-нибудь, что окажется на его берегах? Ясно, халхасцы[10] его с распростертыми объятиями не встретят. Придется заводить новые знакомства, а кое-кому и в ноги поклониться. Однако земля большая, найдется и для гулбы место под солнцем. Настанет день, когда люди убедятся в его силе. Он словно могучий дуб, не подвластный никаким бурям и морозам.

Грозно, словно тигр, рычит ночью Онон. Гулбе и самому сейчас впору рычать от переполнявших его горьких мыслей. Он тяжело вздохнул. Рядом на постели сладко похрапывала жена. Он с досадой ткнул ее кулаком в бок. Но при чем здесь жена? Она не виновата, что в их жизни все переменилось.

Постепенно мысли гулбы вернулись к делам, которыми ему предстояло заняться. Завтра надо подыскать место для летника. Потом осмотреться, перезнакомиться с местной знатью, попросить земли в постоянное пользование — своевольничать не стоит. С утра он поедет к нойонам[11]. Кого взять с собою? Конечно, Цэрэнбадама и Чойнхора. Лама — человек с головой, даром что гроша ломаного за душой нет. И второй хоть и голь перекатная, но смекалистый. Хорошо бы ламу немного приодеть, а то у него вид как у бродяги. Попросить, что ли, Хандуумай, чтобы дала какую-нибудь одежонку? Нет, пожалуй, не стоит, все равно не даст. И как это тебя угораздило, гулба, попасть жене под пятку? Сейчас такая жизнь настала, что кого хочешь в бараний рог согнет. Время жестокое, и ты не имеешь права раскисать… Дунгар стиснул кулаки под одеялом.

Шумел, журчал Онон, и ржали в ночи кони.