Избранное - [84]
Перевод Е. Лысенко.
БУКВАРЬ
Букварь я себе купил в магазине Витемберга. Нес его домой, крепко прижимая к груди, как таинственную птицу, которая может воспользоваться минутой моей рассеянности и выпорхнуть из рук. Букварь был обернут в толстую бумагу и перевязан шнурочком, скрученным из фиолетовой и белой ниток. Я вошел в кухню, где у окна стоял небольшой стол с двумя скамейками: за этим столом ели я и мои братья. Букварь был чем-то необыкновенным. Он так отличался от всех игрушек, которые меня до той поры забавляли, интересовали, окружали. Внутри были буквы и рисунки. Буквы черные, рисунки коричневые. До нынешнего дня помню два стишка из этого букваря:
а второй?
Прежде чем я стал в школе знакомиться с буквами и складывать их в слова, за неделю до начала занятий я пытался собственными силами постигнуть тайну этой странной книги. «Азбука», «а» и «б»… — еще более давние времена, утонувшие в таком глубоком колодце прошлого, что я и не помню, кто меня научил этому стишку — мама или двоюродная сестричка Зося…
Как получилось, что четыре значка, приняв форму букв и составив слово «улей», превратились из зрительных образов в звуки, а потом стали у меня в голове «ульем», а не мячом или поясом? Конечно, там был нарисован улей, вокруг которого летали трудолюбивые пчелы. И я знал, что четыре эти буквы, даже не произнесенные вслух, а только мысленно прочитанные, означают улей… Но я не понимал, почему те же самые буквы, если их переставить по-другому, уже ничего не значат: «луйе»… «луйе»… — это слово, которое, может быть, что-то и означает, но не существует взаправду, как улей, который я видел… Где? В уме? С закрытыми и открытыми глазами. Понемногу я приобщался к обладанию тайной. К обладанию способностью, которая не всякому дана. Еще бы! Вот старая прачка Станиславова. Она читать не умеет. И каменщик Ойжинский не умеет читать. Старуха Пелинская, хотя она в десять раз старше меня, тоже не умеет читать…
Посвящала меня в тайны чтения и письма пани Дилингер. Было это в году 1928 после рождества Христова, в повятовом городе Радомске, в начальной школе им. Владислава Реймонта, на Бугае. Пани Дилингер была нашей учительницей и воспитательницей. То была молодая, очень высокая женщина с красиво причесанными светлыми волосами, с большими серыми глазами. Очень красивая. И голова ее находилась где-то высоко-высоко, мне иногда казалось, будто ее светлые локоны касаются потолка. У нее было красивое бледное лицо. Ее маленькие кружевные носовые платочки пахли необыкновенными духами. Платье, туфли не помню. Пани Дилингер мне очень нравилась. Возможно, она даже была моей первой любовью, потому что я помню ее до нынешнего дня, когда пишу эти слова… А у меня уже взрослые сыновья и седые волосы и пятьдесят три года за плечами. Я тогда был первым учеником, получал одни «пятаки» — даже по арифметике! Но и высокая учительница, наверное, запомнила ученика с первой парты, который не сводил с нее глаз… Через несколько лет после войны моя кузина Зося, которую у нас в доме звали Иголка, спросила у меня:
— Слушай, Тадек, учила тебя в Радомске в начальной школе пани Дилингер?
— Учила, — ответил я, — как же, учила, я ее помню… А почему ты спрашиваешь?
— Потому что встретила во время отпуска пожилую даму. А у меня в руках как раз была твоя книжка, и, слово за слово, мы вспомнили о Радомске, и я сказала, что мы с тобой двоюродные… Тогда эта дама, еще очень красивая, сказала, что она учила такого мальчика Тадека Р. читать и писать… А я ей говорю, что это тот самый Тадек…
— Что ты говоришь! Она помнила?.. А как она выглядит? Высокая? Все такие же красивые глаза и волосы?.. Знаешь, Зося, что-то необыкновенное…
— Чему ты так удивляешься?
— Нет, я просто так…
Перевод Е. Лысенко.
БОЛЕЛЬЩИКИ
В некий солнечный день 1932 года, памятного олимпийского года, когда Януш Кусочинский после драматического забега на десять тысяч метров получил золотую медаль, я сидел на ветви, а точнее, на суку липы и наблюдал за «дружеской встречей» футболистов нашей «Короны» и «Виктории» из соседнего города. Был я тогда учеником первого класса гимназии («старого типа») Станислава Немца. На голове у меня был известный всему городу «немцевский котелок», полученный мною по наследству от знакомого парня, который уже обзавелся «зрелостью» и покинул стены гимназии. Фуражки наши были с большими козырьками, а у моей козырек был просто исключительно большой. Прежний владелец отклонился от нормы в направлении стиля монументального: на донышке фуражки был вышит причудливый вензель школы, буквы в подкове, переплетающиеся с цветами и листьями клевера, — вензель вышила какая-то «симпатия» своему поклоннику к празднику «стодневки». Вот такая перешедшая по наследству, бросающаяся в глаза вышитая фуражка с поломанным козырьком украшала мою голову. Хотя место мое на дереве было удобное, я то и дело чувствовал на своем плече или возле уха чью-то ногу в не слишком элегантном ботинке. Потому что надо мною сидели другие человекообразные обезьяны, не обладавшие материальными средствами, сиречь монетой, на покупку билета. Листья шелестели от ветра, порою более сильный порыв раскачивал ветви. Обхватив рукою ствол дерева, я душой и телом отдался страстям. В увлечении я потерял чувство реальности, да и какое мне было дело до улицы под моими ногами, до серой будничной жизни, там прозябавшей. К тому же это была одна из боковых улочек, далекая от «центра». Проковыляет разве собака с подбитой ногой, и только. Поразительным было поведение болельщиков на деревьях. Несмотря на зыбкое, ненадежное положение, они держались так же свободно, как те, что были на стадионе. Визжали как сумасшедшие, испускали скорбные вопли, махали руками, курили сигареты, подпрыгивали на своих ветвях. Самые удобные ветви, конечно, захватили те, кто посильней, в их числе и взрослые особи. Особи эти, по примеру обезьяньего сообщества, строго соблюдали иерархию. Щенков сталкивали на нижние, худшие ветви. Снизу до нас иногда доносились суровые упреки прохожих, любителей природы и степенных граждан, лишенных всякого понимания, всякой жалости к пылающему сердцу болельщика. Со стадиона слышались возгласы хоров, скандирующих имена игроков, возгласы восторга и осуждения, вопли и визги, свистки и вой. Хор подбадривал, воодушевлял, высмеивал и поносил все и всех, включая самого судью: «Судью на мыло, судью на мыло, судью на мыло!»
Тадеуш Ружевич — особое явление в современно» польской литературе, ее гордость и слава. Едва ли не в каждом его произведении, независимо от жанра, сочетаются вещи, казалось бы, плохо сочетаемые: нарочитая обыденность стиля и экспериментаторство, эмоциональность и философичность, боль за человека и неприкрытая ирония в описании человеческих поступков.В России Ружевича знают куда меньше, чем он того заслуживает, в последний раз его проза выходила по-русски более четверти века назад. Настоящее издание частично восполняет этот пробел.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Яркий литературный дебют: книга сразу оказалась в американских, а потом и мировых списках бестселлеров. Эмира – молодая чернокожая выпускница университета – подрабатывает бебиситтером, присматривая за маленькой дочерью успешной бизнес-леди Аликс. Однажды поздним вечером Аликс просит Эмиру срочно увести девочку из дома, потому что случилось ЧП. Эмира ведет подопечную в торговый центр, от скуки они начинают танцевать под музыку из мобильника. Охранник, увидев белую девочку в сопровождении чернокожей девицы, решает, что ребенка похитили, и пытается задержать Эмиру.
В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.
В 1000 и 1001 годах в геолого-исследовательских целях было произведено два ядерных взрыва мощностью 3,5 и 10 килотонн соответственно.
«Сталинград никуда не делся. Он жил в Волгограде на правах андеграунда (и Кустурица ни при чем). Город Иосифа не умер, а впал в анабиоз Мерлина или Артура. То тут, то там проступали следы и возникали звуки. Он спал, но он и боролся во сне: его радисты не прекращали работу, его полутелесные рыцари — боевики тайных фемов — приводили в исполнение приговоры, и добросовестный исследователь, знаток инициаций и мистерий, отыскал бы в криминальной газетной хронике закономерность. Сталинград спал и боролся. Его пробуждение — Белая Ротонда, Фонтан Дружбы, Музкомедия, Дом Офицеров, Планетарий.
«…Вообще-то я счастливый человек и прожила счастливую жизнь. Мне повезло с родителями – они были замечательными людьми, у меня были хорошие братья… Я узнала, что есть на свете любовь, и мне повезло в любви: я очень рано познакомилась со своим будущим и, как оказалось, единственным мужем. Мы прожили с ним долгую супружескую жизнь Мы вырастили двоих замечательных сыновей, вырастили внучку Машу… Конечно, за такое время бывало разное, но в конце концов, мы со всеми трудностями справились и доживаем свой век в мире и согласии…».
Роман, написанный на немецком языке уроженкой Киева русскоязычной писательницей Катей Петровской, вызвал широкий резонанс и был многократно премирован, в частности, за то, что автор нашла способ описать неописуемые события прошлого века (в числе которых война, Холокост и Бабий Яр) как события семейной истории и любовно сплела все, что знала о своих предках, в завораживающую повествовательную ткань. Этот роман отсылает к способу письма В. Г. Зебальда, в прозе которого, по словам исследователя, «отраженный взгляд – ответный взгляд прошлого – пересоздает смотрящего» (М.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В антологию включены избранные рассказы, которые были созданы в народной Польше за тридцать лет и отразили в своем художественном многообразии как насущные проблемы и яркие картины социалистического строительства и воспитания нового человека, так и осмысление исторического и историко-культурного опыта, в особенности испытаний военных лет. Среди десятков авторов, каждый из которых представлен одним своим рассказом, люди всех поколений — от тех, кто прошел большой жизненный и творческий путь и является гордостью национальной литературы, и вплоть до выросших при народной власти и составивших себе писательское имя в самое последнее время.
В сборник включены разнообразные по тематике произведения крупных современных писателей ПНР — Я. Ивашкевича, З. Сафьяна. Ст. Лема, Е. Путрамента и др.
Проза Новака — самобытное явление в современной польской литературе, стилизованная под фольклор, она связана с традициями народной культуры. В первом романе автор, обращаясь к годам второй мировой войны, рассказывает о юности крестьянского паренька, сражавшегося против гитлеровских оккупантов в партизанском отряде. Во втором романе, «Пророк», рассказывается о нелегком «врастании» в городскую среду выходцев из деревни.