Избранное. Романы - [8]

— Послушай, Амирбек, да ведь он сам настоящий юродивый! — воскликнула Хадиша, обращаясь к гостю, сидевшему рядом с хозяином.

Амирбек рассмеялся, но тут же закашлялся. Отдышавшись, он проговорил серьезно:

— Побаиваюсь я этого кашля, хаджи. Пока я еще жив, возьми у меня свой вклад.

«Вкладом» он называл свою четырехлетнюю дочь — Бибижан.

…Два года назад Амирбек с одноаулчанами ездил за триста верст в Акмолу. Единственный верблюд его отощал, сам он наголодался и вдобавок на обратном пути попал в сильный буран. Домой вернулись немногие, погибли в дороге, а кто если кое-как и добрался до жилья, то сильно обморозился.

Мустафа не испугался страшной вьюги, которая загнала в укрытие все живое. Услышав о том, что люди застигнуты бураном, он один выехал на поиски в бушующую, как море, степь. Он нашел обмороженного человека, незнакомого ему, и вместе с верблюдом привел к себе домой. Это и был Амирбек. Целый месяц хаджи выхаживал больного, не требуя за это никакой платы. Амирбек не знал, как благодарить своего спасителя, и перед отъездом сказал:

— Спаситель мой, я буду твоим другом до могилы. Возьми себе мою дочь. Когда вырастет, выдай замуж за младшего сына. Тебе не нужно будет платить калым. Больше я ничем не могу отблагодарить тебя за добрый поступок.

Девушка — целое состояние для семьи бедняка. Однако Амирбек не пожалел своего богатства.

Мустафа считал для себя унизительным принимать мзду за доброе дело. Он понимал, что нелегко будет женить двух сыновей, когда они достигнут совершеннолетия. Знал немало бедняков, которые не могли обзавестись семьей, потому что не в состоянии были выплатить калыма. Два года Мустафа не давал согласия Амирбеку, не говорил ни да, ни нет, а теперь ответил:

— За добро не берут платы, но ты упорно настаиваешь на своем, Амирбек. Возьму — доволен будешь, не возьму — обидишься. Лучше ублажить друг друга, чем обидеть. Ладно, когда дни станут длиннее, приедем и заберем невесту.

— Теперь я верю нашей дружбе. О всевышний, лиши меня жизни раньше хаджи! — растроганно воскликнул Амирбек и заплакал.

Шумно, запыхавшись, в избу влетела женщина:

— Вора поймали!

— Где?

— В большой избе…

Большой избой елибаевцы называли дом Махамбетше.

Пока Мустафа поднимался с места, даже больной Амирбек уже успел дойти до дома бия Махамбетше.

Сарыбала, босой, примчался сюда раньше других и занял место у дверного косяка, поблескивая серыми глазами. Собрались все пять семей, живших на зимовке. Стали подходить люди из ближних аулов.

К столбу посреди комнаты был привязан неизвестный оборванец. В руках Махамбетше тяжелая нагайка. Бий в гневе, широкие ноздри его раздуваются, длинная борода колышется от бешеного сопения. Он бьет вора плетью и после каждого удара спрашивает:

— Говори правду, кто увел серую кобылицу Мустафы?.. Говори правду, кто зарезал вороную трехлетку Алимжана?.. Кто угнал рыжую корову Бахтыбая?..

Вор вздрагивал всем телом после каждого удара, но молчал, не плакал, не просил пощады, лишь сильнее стискивал зубы. От ударов плети его бязевая рубашка совсем расползлась. На спине выступила кровь. Вор упал, продолжая молчать, но Махамбетше, не переставал бить.

— Зверь! — трясясь, вскрикнул Сарыбала. — Кунтуган!

Мальчик вспомнил, как год назад у дяди Кунтугана волк загрыз лошадь. Кунтуган поймал волка, содрал с него, с живого, шкуру и отпустил. Волк прошел несколько шагов и свалился замертво. Махамбетше был похож сейчас на Кунтугана.

В дом вошел отец Сарыбалы. Хаджи не только не поприветствовали, как всегда, но никто даже не посторонился, не уступил ему дорогу — взгляды всех были прикованы к страшному зрелищу. Махамбетше продолжал хлестать вора, перечисляя всех пропавших коров и лошадей. За четыре-пять месяцев жизни на новом месте сикымбаевцы угнали у елибаевцев тридцать голов крупного скота. Почти все, кто пришел сейчас к Махамбетше, пострадали от воров, и потому никто не удерживал бия и не пытался осудить его изуверство.

Мустафа, постояв мгновение-другое, решительно протиснулся вперед, растолкал плотно стоявших людей и упал на вора, прикрыв его своим телом.

— Встань! Пошел вон! — заорал яростно Махамбетше и стеганул хаджи плетью. Сарыбала с криком кинулся к отцу. Плеть взмахнулась и над ним, но седобородый Алдаберген с гневом вырвал ее из рук Махамбетше.

— Будь проклят! Черт! Даже бешеная собака не кусает своего детеныша!

Махамбетше через силу повиновался. Алдаберген его старший брат. Младшему по обычаю не дозволено противиться старшему брату, отцу, вообще любому старику.

На ладони Мустафы остался багровый след от плети. Пряча руку в рукав, он стал вразумлять Махамбетше:

— Зачем убивать несчастного? Если ты сильный, накажи Джунуса. А этот, — Мустафа указал на лежащего неподвижно вора, — у него только на побегушках. Убьешь одного — разве Джунус не найдет замены? Помимо всего надо иметь жалость к живому человеку.

Говорят, добрые слова заставляют выползти из норы даже змею. Избитый, окровавленный вор наконец заговорил. Протянув руки к Мустафе, он обнял его ноги. Блестевшие, как ртуть, мышиные глазки вора не проронили ни слезинки, когда его спину полосовала нагайка, а сейчас он залился горючими слезами и заговорил, еле выдавливая из горла слова: