Избранное - [135]

Этой же ночью ополченцы выступили в направлении границы, где уже заняли позицию бригады «Ивреа» и «Тревизо». В городе не ложились спать, все толпились на улицах и смотрели в сторону Трентино и наших фортов, где должны были появиться вспышки первых залпов.

Они и появились около полуночи. Через полминуты после огненного сполоха раздался грохот, а еще полминуты спустя — эхо далекого и приглушенного горными хребтами взрыва. Орудия бабахали не по случаю праздника, поэтому все словно язык прикусили, стояли молча, дети вцепились ручонками в мамины юбки, невесты ухватились за женихов, старики тихо курили в своей компании. Тут уж не до ликования под вспышки залпов и раскаты канонады! Над городом нависла неведомая и жуткая угроза, и была она пострашнее ударов набата, столетиями извещавшего о пожарах или о том, что с севера идут через наши горы, сея смерть и насилие, полчища варваров.

Никто не расходился, все ждали восхода солнца, чтобы хоть немного согреться. И вот утром 24 мая 1915 года так же молча, как вышли из дома накануне, люди вернулись к себе и наглухо задраили двери, хотя на нашей маленькой родине и был обычай — никогда не держать дверь своего дома на замке.

Вот почему Тёнле увидел на рассвете, что из труб не идет дымок, что на огородах и проселках, ведущих в лес, нет ни души. Сначала он не придал этому значения, но, услышав разрывы снарядов, понял, в чем дело. Он в третий раз стал терпеливо раскуривать трубку; настроение было скверное, он злился на себя: вдруг это он виноват, что есть на земле кровожадные правители и поэты, мечтающие о войне. Для генералов война — это профессия, хотя посылать людей на убой — омерзительнейшее ремесло. А для правительства, для государства?.. Или, превращая двадцатилетних парней в солдат, они смотрят на это как на игру, забавное приключение? Пожалуй, в армии можно и людей посмотреть и себя показать, хотя бы свое упрямство, как, например, сделал Тита Гаус: целых два года провел он в штрафной роте, а все равно майор фон Фабини был вынужден отправить его домой по причине неперевоспитуемости. На прощанье майор приказал высечь его на глазах у всего батальона, а Тита по окончании экзекуции спокойно встал со скамьи и натянул штаны.

— Ну как, солдат? Получил свое? Запомни, сердце у меня из стали, — предупредил майор.

Тита Гаус застегнул ширинку, сплюнул на носок сапога и ответил:

— Сердце у вас из стали, а задница у меня из бронзы.

Вот, значит, как получилось: все способы перепробовали и отправили восвояси.

Если так на армию смотреть, тогда неважно, забрили тебя в солдаты или нет. Другое дело, когда заставляют убивать таких же, как ты. И ради кого?! Так думал Тёнле, глядя на овец, покуривая трубку и вслушиваясь в канонаду, доносившуюся из–за вершин Асса.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Редко выдавался день, чтобы с утра пораньше, едва Тёнле принимался за поленту, не разносилось в воздухе мерное буханье пушек. Жизнь, однако, шла своим чередом: сено на лугах просушили, картофель окучили, в лесу сложили бревна на зиму. Близилась пора второго сенокоса, и итальянская пехота предприняла наступление на австрийские фортификации, двинувшись через высокогорные пастбища Веццены. Боевые порядки итальянцев выступили из елового леса с фанфарами и знаменами, впереди шагали командиры в полной парадной форме с саблями наголо: и таким манером они намеревались взять Тренто! Убитых и раненых не счесть: военный госпиталь, под который отдали новую больницу, построенную для наших земляков, был переполнен.

В то лето впервые с 1866 года [19] в наш горный край из Вальсуганы не проносили контрабанды; эмигранты не смогли отправиться на заработки, потому что тирольцы, у которых они по обыкновению останавливались по дороге, были мобилизованы в батальоны штандшютценов для обороны границы. Переходить из одной страны в другую стало теперь невозможно из–за солдат и патрулей, открывавших огонь без предупреждения. Нынешние пограничники ничем не напоминали прежних таможенников — с теми, бывало, договоришься насчет перехода границы всего за одну лиру, а теперь из–за какой–нибудь ерунды можно поплатиться жизнью.

Выпас скота в пограничной зоне запретили, и впервые за несколько столетий на альпийских лугах не было ни души. Тех, кого не призвали в армию, — стариков за пятьдесят и подростков от четырнадцати до девятнадцати — направили в качестве военизированной рабочей силы на рытье окопов и прокладку ходов сообщения. По дорогам, взбиравшимся на горные кручи, со стороны, не доступной для разведки противника, люди тащили на себе огромные 149‑миллиметровые пушки, которые затем устанавливались на плохо защищенных позициях под прикрытием пары еловых бревен, лиственничных колод и мешков с землей.

Сыновья Тёнле — Матио и Петар — вместе с другими парнями с нашей и соседних улиц, а также с городскими ребятами угодили на передовую в альпийский батальон, стоявший между Порта — Ренцола и Мандриоло. Те сыновья, которые жили в Америке, прислали письмо: домой приезжать не собираются — не хотят палить из винтовок, а вернутся на родину только тогда, когда для них найдется хорошая работа. Пусть и не такими точно словами писано, но за смысл можно поручиться. Два сына воевали на границе, трое работали в Америке, дочери повыходили замуж, а жена умерла. Годы давали знать о себе, и нашему Бинтарну приходилось несладко; конечно, невестки и внуки помогали: занимались огородом — картофелем, чечевицей, ячменем, — ухаживали за курами, однако на Тёнле были овцы и заготовка на зиму дров. Правда, овец осталось не так много, но теперь их запретили пасти в горах, и надо было гонять стадо в лес, по обочинам дорог и просекам. Сил не хватало, чтобы уследить за скотиной: забьются в самую чащу и залягут там — как ни в чем не бывало пережевывают жвачку, попробуй собери их, когда пора возвращаться. А дрова? Взвалит Тёнле на плечи вязанку, а на полдороге подгибаются колени.