Избранное - [41]

но сыщик никого не убивал.

Его подставила и чуть не погубила

та самая клиентка. Вот она

как раз охотилась за соколом мальтийским,

и этот сыщик стал ей поперек. Случайно —

он и сам не знал об этом.

Запутанный сюжет, потом поймешь.

Кончай свой кофе, закрывают зал,

не то мы опоздаем…

…………………………………

Здесь пропускаю ровно два часа…

…………………………………

Стемнело, а туман еще сгустился.

— Пойдем подышим сумрачным предзимьем

и, кстати, посетим мой переулок,

тот самый, тот, Четвертый Барыковский,

я не бывал здесь года полтора.

Вот церковь обойдем, и сразу будет

тот дом, где бедовал я девять лет.

Ну что, кино понравилось? — Да, очень!

— Ты понимаешь, это сказка,

особенно для нас, Шехерезада,

но что-то бродит в ней на самом дне,

какой-то образ, символ и намек…

— Ты объясни — какой?..

— Ты помнишь кадр: помощник детектива

в тумане ждет кого-то… Мы понимаем

по его лицу, что этот человек ему знаком

и он не опасается его.

                                        Но главное —

туман, густой туман и люди — точно

рыбы через воду…

Вот крупное лицо усталой жертвы

в намокшем барсалино набекрень.

И вдруг мы видим, как в туман вползает

неотвратимо ясный револьверчик…

…И покатилось барсалино быстро

в тумане роковом, потом пропало…

— Я поняла тебя. Да, это главное,

здесь ось, вокруг нее

и вертится вся лента…

— Постой, а где же мой старинный дом?

Дом был на месте, только на ремонте.

— Пойдем посмотрим, что там натворили.

— Пойдем посмотрим… Вроде повезло,

не слишком дело двинулось у них,

еще не сломаны полы и перекрытия,

и двери не забиты… Так зайдем же…

— Зайдем, зайдем… — А вот моя квартира

на семь жильцов, теперь она пустует,

вот комната на первом этаже.

А под окном стоял жасмин могучий,

и был он украшеньем бедной жизни

все девять лет.

                          Жасмин они срубили.

Ремонт, неразбериха, переделка.

Паркета нет, но есть еще обои

и крюк с лепниной, на котором долго

покачивался абажур — его я перевез

из Ленинграда, из довоенных лет,

он видел маму и отца, убитого под Нарвой,

блокаду выдержал… Так, не споткнись,

я спичкой посвечу. Ты не находишь,

что-то есть такое,

                             задуманное на далеком небе,

что мы попали в эту вот квартиру,

разбитую туманную пещеру?

— Конечно, нахожу. Но так бывает

всегда, они следят за нами,

и подбирают крап на узких картах,

и мечут без ошибок их на стол.

— Теперь послушай: я люблю тебя,

люблю давно, с той самой глупой встречи,

в том суетливом тягостном дому.

Ты знаешь ведь, что я в виду имею?

— Конечно, знаю…

— Я глядел, глядел и отводил глаза…

— А было все нестрашно…

— Я думаю, что было все непросто.

— Ну, это чепуха, твои химеры!

— Химеры-то как раз не чепуха,

как налетят, как на постель присядут

и все лопочут: ша-ша-ша-ша-ша-ша!

— Но что-то есть полезное в химерах,

видать, они в свойстве с мальтийской птицей,

они, быть может, и накликали ее?

— Пожалуй, слишком просто…

— Слишком сложно…

— Пойди сюда, сними свою шубейку,

тут бью крючок на стенке,

вот он, цел! Смотри, какой туман,

как фонари сюда плывут пустым жемчужным светом,

как бродят тени плавниками

зелеными на этом потолке…

— Что будем делать?

— Будем жить, как прежде,

ну, может быть, чуть-чуть, чуть-чуть иначе.

Большие перемены ни к чему.

— Нас не запрут в твоем фамильном склепе?

Там кто-то бродит под дверьми и как-то

металлом угрожающе звенит.

— Да нет, пустое, это слесарь или

ремонтник что-то подбирает,

снесет народу и стакан получит

свежайшего родного самогона.

— Как сыро, я бы выпила глоток…

— Нет ничего. Вот только сигареты.

— Я не курю… —

Мы вышли на бульвар, и я подумал:

два сеанса птицы

отрезали от жизни двадцать лет…

И был еще один туманный день когда-то…

Стоял я около реки Фонтанки и ждал жену,

и подошла жена. Я заломил покрасивее шляпу,

тогда еще носили шляпы, и было это там,

где Чернышев сковал цепями башни над водою[23].

А жизнь катилась по своим ухабам,

не шатко и не валко…

Я зарабатывал чуток на «научпопе»,

в журналах детских… Радио, бывало,

передавало очерк иль куплет,

что добавляло роскоши и неги:

поездка на такси, поход на «крышу»

ресторана «Европейский»

и туфли для жены из венской кожи,

и этого вполне, вполне хватало.

А рядом были добрые друзья —

художники, геологи, поэты,

и у иных достаток был скромнее —

все это мало волновало нас.

Мы собирались в кинотеатр «Аврора»,

и до начала было семь минут.

— Пора, пошли, не то сеанс пропустим.

— Постой минутку, дай я покурю, —

жена сказала. Сумочку открыла,

размяла сигарету и затем

австрийскую достала зажигалку,

такой изящный черный пистолетик,

игрушку, привозную ерунду.

И я увидел вдруг, как зажигалка

потяжелела, вытянулся ствол,

покрылась рукоять рубчатой коркой,

зрачок мне подмигнул необъяснимо…

Я не услышал выстрела, я был

убит на месте, стукнулся башкою

о полустертый парапет моста, а шляпа

полетела вниз в мазутные потоки

и поплыла куда-то в Амстердам.

Очнулся я в Москве спустя три года

и долго ничего не понимал…

Потом сообразил — мальтийский сокол —

вот где разгадка, все его проделки…

………………………………………

Бульвар московский забирался в гору

и выводил к заброшенному скверу,

затиснотому в тесноту Таганки,

затем спускался круто вниз к реке.

— Присядем здесь, немного я устала.

— Ты знаешь, если забрести в тот угол,

то там стоит какой-то старый чертик,