Избранное - [110]

— Она не пускала, я сам взял. У нее трое своих осталось, а у нас ни одного нет… — И, уже совсем выпрямившись, оживленно продолжал: — Пава, не вноси эти тряпки в дом, брось куда-нибудь, лучше сожги, а нам поскорей дай горячей воды! Надо помыться и переодеться во все чистое… Его во что-нибудь закутаем, пока сошьешь ему хоть рубашонку… А ну давай, Пава, принимайся с богом!

1928

Перевод Т. Поповой.

ПЕРЕПЕЛКА В РУКЕ

Драголюб и Драгомир

На детский крик выскочила из дома молодая женщина в желтой македонской шали на голове.

— Ты что, уснула? Что не смотришь за малым? Опять твой щенок его дразнит? Что тебе велено? К ребенку ты приставлена! Сидишь целый день сложа руки!

— Да нет!.. Это он от злости орет, хочет моего камнем по голове, а мой не дается, — тихо оправдывается вторая женщина и протягивает руки, пытаясь разнять двух ребятишек, набросившихся друг на друга.

— Ну, ну… У него котелок твердый, не бойся, не убьет его мой Драгомир. Играет дите.

Сдерживая волнение, женщина понуро молчит и оборачивается к детям. Левой рукой она обнимает своего рослого и крепкого мальчугана, а правой берет за локоток второго, крохотного и слабого. Его грязным кулачком, в котором зажат обломок кирпича, она пытается погладить своего сынка:

— Это же твой братик, не надо бить братика, давай лучше погладим его по-хорошему, братика нашего!

По целым дням вынуждена она вот так ползать на корточках, прыгать, гоняться за ребятишками. Ни на минуту не может выпустить из виду своего озорника — того и гляди ущипнет или повалит вечно плачущего двоюродного братца. Часто и нечаянно — очень уж они не равны по силам. Стоит увлеченному игрой ее Драголюбу, который крепче, в два раза выше и в сто раз жизнерадостней своего брата, схватить его — как тут же раздается писк. Господи боже, каждая мать болеет за свое дитя, и несчастная Марина понимает, что ее сноха имеет все основания быть и чувствительней и ревнивей, чем другие. Ведь надо же, такая красавица, не женщина — огонь, жена такого богатого человека — брат Марины торговец-бакалейщик, — а этакого замухрышку родила. Голова огромная, а личико с кулачок, шелудивое, сморщенное, словно он переболел рожей, живот вздутый, а ножки тоненькие, слабые, кривые. А ее Драголюб — румяный, плотный, будто его песком набили. Скажи ему — притащит и подаст и топор и утюг, как пятилетний, а ему только что сравнялось два с половиной. Вон и господин чиновник, что живет напротив, и господин капитан сверху, и барышня-телефонистка — все ему улыбаются, ласкают, шутят с ним. Он всегда чистенький, даром что станет посреди улицы и давай сыпать себе на голову пыль, а то засунет мордашку в арбуз, выест сладкую мякоть, и потом наденет корку на голову, как пожарный шлем. А бедняга Драгомир ползает за ним, будто моржонок, и до того замусолит на животе рубашонку, что она вся заскорузнет от грязи, потому никому и не приходит в голову погладить его, а тем более взять на руки да подбросить вверх, как это часто проделывает с Драголюбом трамвайный кондуктор — пусть, мол, мальчонка подует на фонари, на звезды и на луну. Марина же совсем некрасивая, она и сама, смущенно улыбаясь, это признает, когда соседи, простой люд палилулской окраины, вслух дивятся, что она такого красавца мужа отхватила. И может быть, как раз от полноты своего счастья, а не только из-за того, что быстро разбогатевший брат приютил их, троих голых и нищих гостиварских крестьян, разрешив им даром жить в своем сарае, пока ее красавец не заработает на свой собственный кров, может быть, поэтому и сама мать частенько шлепает своего разбойника и непоседу и заставляет его сносить тумаки богатого родственника и уступать тому лучший кусок. Тем более, что Драголюб присядет потом возле хозяйской собаки и выбирает из ее миски фасоль и все равно растет и крепнет, а Драгомиру и мать и отец насильно впихивают в рот лакомые кусочки, и упрашивают, и уговаривают, а все не в коня корм.

Сноха уже подошла к двери, намереваясь вернуться в лавку, как снова послышался крик ребенка. Пока мать насильно гладила его братовой рукой, Драголюб вывернулся и вцепился в брата, чтобы отнять у него драгоценный обломок кирпича. В борьбу и возню детей вмешалась жена бакалейщика и, вне себя от ярости, схватила сына на руки, отняла у Драголюба красный кусок шершавого кирпича и как следует стукнула им мальчонку по голове.

— Бандит, разбойник! Хорош красавчик, весь в папку!

— Не смей мое дите бить! Я — могу, мой он, могу его и ударить, слава богу — здоровый и крепкий!.. Не то что твой — дунешь, и развалится! — неожиданно прошипела Марина каким-то необычно тонким голосом, почти шепотом, поднимаясь и натягивая шаль на побледневшее лицо, и закончила гордо: — И моего мужа не замай, запомни это хорошенько, сношенька!

Сноха, подойдя к двери, выпрямилась. От ее надменного крика ребенок на руках затих, позабыв о своем маленьком горе.

— Посмотрите на нее, подумаешь, госпожа каменщица!.. Вы в чьем доме живете?.. Убирайтесь, если тебе не по вкусу, постройте свой и живите, как хозяева!

— Если мы не в своем доме, так и не в твоем, у моего брата и у его дяди живем. Пусть мы в чужом доме, опять же не в Африке. Не рабы!