Избранное - [101]

Душко с нетерпением ждал воскресного утра, когда весь город оживает и неожиданно выглядит совсем иначе, чем в обычные будничные дни.

Отец пожелал, чтобы они вместе прошлись по городу: ему хотелось похвастаться взрослым сыном.

Едва они вышли из дверей своего дома, как им пришлось остановиться — столько народа набилось на площади перед собором. Стоявшие в толпе едва могли двигаться, как рыба, выброшенная наводнением на отмель и кишащая в мелких лужицах. Крестьянские девушки и молодухи, взявшись впятером под руки, пробирались через толпу, а парни и мужчины нарочно загораживали им дорогу. Крестьяне вообще-то, попав в город, продолжают кричать, как у себя в поле, где ветер далеко разносит голоса, но здесь разговоров было немного. Молодухи и девушки словно навели на свои лица заодно с белилами и румянами глянец особой, праздничной, ничего не говорящей улыбки, специально предназначенной для выезда в город; они тащили на себе груз тяжелых пестрых шелков, сверкавших на солнце вместе с ожерельями из золотых дукатов, золотым кружевом и вышитыми гладью золотыми колосьями на платках. Слышался непрерывный скрип новых ботинок, тяжелое шарканье подошв по асфальту, звяканье монет, и все вокруг пахло деревенским мылом, свежестираным бельем и новым товаром. Многие женщины раскрыли зонтики, и их напряженные лица и деревянные позы говорили о том, какого труда им стоит прямо удерживать эту непривычную защиту от солнца в своих костлявых ладонях, отчаянно потеющих в белых нитяных перчатках.

— Ну и чучела! — шептал молодой человек на ухо отцу. — Сколько денег истрачено на наряды, а все без толку! Ни одной хорошенькой! Неужели мы такой некрасивый народ!

— Э, милый мой, а ты сумей их рассмотреть под белилами да румянами. Это они в город так вырядились, к воскресенью. Ты поезжай-ка в имение. А сейчас им не до этого. Думаешь, мужчины сейчас на них смотрят? Они прикидывают, сколько земли за этим ожерельем или прабабкиным платьем. А влюбляются у нас на покосе да на молотьбе… А что они в городе такие ошалелые, так в этом, сынок, наше торговое счастье! С такими и можно делать дела, потому и надо все сделки заключать и подписывать в городе. Как приедешь к нему на хутор, смотри в оба, иначе он тебя непременно надует. Мужик на своей земле — дьявол, а не такой пугливый осел, каким кажется здесь. Пойдем-ка, я тебе кое-что покажу. Видишь телегу вон там, в переулке? Это хуторские на ней приехали. Видишь, кобель затаился под задними колесами? Он всегда вот так — спрячет морду между лапами и испуганно озирается. Подойдут городские собаки, обнюхают его, он даже хвостом шевельнуть не смеет. Паршивый фокс схватит его за ухо, он лишь взвизгнет. А посмотри ты на него, как поедут обратно. Из-под телеги носа не высунет. Хвост подожмет, уши опустит и так тихонечко трусит до последних домов. Но стоит телеге выехать в поле, куда-нибудь между пшеницей и кукурузой, он сразу хвост трубой, распустит, как знамя, носится туда-сюда, то в канаву сунется, то в овраг, вернется весь в репьях, грязный, пыльный, но попробуй тронь его! Облает любую встречную повозку, любого прохожего. А уж если встретит в поле борзую или пинчера — упаси бог! И утром, как выехали, такой же был, прыгал на лошадей, и отгоняли его комьями земли, палками, а чуть подъехали к шлагбауму — шмыг под телегу! Вот тебе, сынок, и крестьянский характер…

Они опять остановились — вереница сельских молодух снова загородила им путь. Вдруг из толпы выскочила молоденькая девушка, молча протолкалась к старику Пакашскому и с поклоном чмокнула его в руку.

— Ах, Мица! Как ты выросла, прямо невеста! А какая нарядная! Душко, не узнаешь разве дочку нашего Йосима? Помнишь, как вместе по амбарам лазали?

Теперь только Душко узнал свою подружку по деревенским забавам, дочь одного из отцовских хуторян. Он с улыбкой разглядывал ее. Не удивительно, что он сразу не узнал Мицу. В ней не осталось ничего от горластой, босоногой, исцарапанной, смуглой девчонки, похожей на цыганенка. Мица вечно крутилась с мальчишками вокруг лошадей и волов, играла с ними в чижика и в казаков-разбойников, воровала арбузы и дыни с бахчей. Ей гораздо больше нравилось ходить с Душко вместо охотничьей собаки, залезать в болота и доставать уток, подстреленных им из своей флоберки, чем пасти гусей, вязать чулки или делать кукол из тряпок и кукурузных листьев, как это полагалось хуторским девчонкам. Этому полуголому нахальному заморышу не было никакого дела до того, что Душко на пять лет старше, что он господский сын и учится в гимназии. Она испытывала уважение только к его ружью, хотя и тут оговаривалась, что куда труднее попасть в птицу из рогатки, потому что ружье само по себе стреляет. Вспомнив все это, он подумал и о том, что в то время он ценил ее больше, чем юных барышень, подружек своей сестры, несмотря на все их экзерсисы на фортепиано. Все эти куколки с локонами не говорили, а жеманно мяукали, а маленькая и тощая Мица говорила солидно и уверенно, подражая в жестах и выражениях пожилым крестьянкам.

Однако что же это она все стоит, опустив глаза, как монашка? На обсыпанном пудрой лице ярко выделяются загорелые веки, над крупной, пухлой верхней губой комочки белил, смешанные с капельками пота, грудь и талия стянуты жестким, тяжелым платьем, в котором она тонет и которое ее старит, — жалкая смешная фигурка — так уродуют детей на востоке ритуальными нарядами.