Избранное - [83]

— Куришь много? — спросил я.

Он стряхнул пальцем пепел и слегка усмехнулся:

— Это первая. К ночи приканчиваю всю пачку.

Я принес из магазина блок в сотню сигарет и не знал, как ему вручить. Воспользовавшись моментом, положил сигареты на кровать, под газеты.

— Знаешь, с того дня я на прогулки гитару не беру. Надоело. Для него нужна гитара? Чтобы развлекать четырех болванов, которые ждут тебя вечером за городом! Они устраивают кошачий концерт, орут как сумасшедшие, при чем здесь гитара? Теперь, если хочется поиграть, отправляюсь куда-нибудь один.

— Одному тоже невесело, — бросил Амелио. — Твое счастье, что тебе не приходится играть ради заработка.

А может, сказать ему, что мне надоела такая жизнь, что я предпочел бы зарабатывать на хлеб игрой на гитаре? Что мир велик и я хочу начать жить по-новому? Бродить по свету и жить иначе. В то утро я знал только одно: я должен что-то предпринять. Ведь у меня вся жизнь впереди.

— Если б ты играл ради заработка, ты кое-что понял бы, — сказал Амелио, бросил окурок и откинул голову на подушки. Он был худой, и острый кадык торчал, точно кость.

На следующее утро я снова пришел к нему. Мне нравилось приходить в эти утренние часы, когда дома никого не было. Входил в кухню, тихонько стучался в дверь, спрашивал, можно ли войти, и оказывался в этой холодной комнате с распахнутым настежь окном.

Амелио хотел, чтобы в комнате было холодно и он чувствовал бы себя как на улице. Он все время лежал на спине, жадно глотая воздух, и лишь изредка, приподнявшись на локте, тяжело поворачивался на бок. Я садился на край кровати, стараясь не задеть его ног.

— Больно?

Он, не мигая, смотрел на меня. На некоторые вопросы он вообще не отвечал. Таков уж он был. Молчал, и все тут. Однажды я спросил, навещает ли его еще кто-нибудь. Он глазами показал на букетик цветов, стоявший в стакане на столике.

— Вот это хорошо, — сказал я.

Приободрить его я не умел. Мне казалось, что у него больше мужества, чем у меня. Он не говорил о том, скоро ли выздоровеет. Вообще ни о чем серьезном не говорил. Таков уж он был. Я рассказывал ему о чем-нибудь, порой оживляясь, Амелио слушал, негромко отвечал.

— А за город больше не ездишь? — спросил он.

— Со мной, верно, что-то случилось. Не по душе мне все эти компании стали. Да и магазин надоел. Точно я бездельник какой, но ведь на самом деле это не так. Сколько на свете людей, и все живут, что-то делают. Ты всегда был неугомонный, тебе это понятно. Ну что толку торчать дома?

— Но ведь у тебя есть девушка?

— Подумаешь! Распрощаешься с ней — даже легче станет.

— Смотря с какой.

Зачем я говорил об этом именно с ним, с калекой? Но с кем еще я мог отвести душу? Все это я понимал уже потом, на улице, испытывая огромное облегчение, оттого что ушел из этих стен, от этого устоявшегося запаха грязи и пота, от утомительной необходимости что-то говорить. И тогда я стыдился своей болтовни о том, что хочу что-то сделать, найти, что мечтаю бродить по свету. Какое дело до всего этого Амелио, калеке, прикованному к постели?

Однажды я столкнулся у ворот с выходившей от Амелио Линдой. Она окинула меня быстрым взглядом и прошла мимо. Я стал медленно подниматься по лестнице, чтобы войти, когда он уже успокоится. Мелькнула мысль: «Если бы я пришел немного раньше, то застал бы их вместе». В то время я еще мало что знал о девушках, хотя и рассуждал о них, как опытный мужчина. По вечерам я встречал девушек в кино, днем, когда они катались на лодке, видел их на танцульках и когда они приходили в наш магазин. Но этого мало, чтобы знать девушек. Я был еще желторотым птенцом. Поднявшись по лестнице, я громко постучал в дверь, чтобы Амелио услышал, потом вошел. Амелио полулежал на подушке, окурок сигареты словно приклеился к губе. На этот раз я спросил у него, когда он рассчитывает подняться с постели. В комнате еще пахло духами Линды, и я понял, почему окно было распахнуто. Я не расслышал, что он ответил: искал глазами тот букетик цветов, но его не было.

— Тебе что, больше не приносят цветов?

На стуле стояли грязная чашка и блюдце. На кровати среди газет валялся плащ. И вообще, в это утро в комнате царил страшный беспорядок. Как всегда, было холодно. Ночью прошел дождь, но на улице уже светило солнце. Доносились голоса прохожих и крики рыночных торговцев.

— Ничего, что я прихожу так рано? — спросил я.

Амелио пожал плечами и выплюнул окурок.

— Пойди возьми на кухне стакан, — сказал он.

Когда я вернулся, он налил в чашку коньяку из стоявшей на полу бутылки, потом протянул мне стакан.

— Вместо цветов тебе, вижу, принесли коньяк. Хорошо ли начинать утро с коньяка? — сказал я.

Он залпом осушил чашку, потом ответил:

— Ведь мне ходить-то не надо.

Коньяк был отменный; я уже тогда любил пропустить утром рюмочку.

— Не пей много, — добавил я. Вынул тихонько сигареты, но, так и не дождавшись подходящего момента, положил их прямо на блюдце. Амелио скользнул по ним взглядом и поставил чашку. Он даже и не подумал закурить.

— Выбор один: тележка или костыли. Паралич ног, — резко сказал он.

Я с первого дня ждал и боялся этой минуты. Все прочие разговоры были пустой болтовней. «А ведь он не побрился даже ради нее», — подумал я. Я промолчал, только недоверчиво усмехнулся, словно не принял всерьез его слов. Подумал еще: «А на улице светит солнце». Потом посмотрел на его прикрытые одеялом ноги.