Избранное - [236]

На Новый год у Хорватов опять ожидалось много гостей. Утром барыня была в городе, у отца. Сводной сестре, оказалось, вечером некуда было пойти. «Знаешь что, приходи к нам. Позовем от соседей председателеву дочку, от родни нескольких мальчиков». Но у мальчиков были сестры, а те тоже уже пригласили мальчиков. Кто такие? Выяснилось — сплошь знакомые. «Приводите и их, заодно новоселье справим». Новосельем хозяйка успокаивала себя и на кухне, готовя из срочно закупленных в городе продуктов горы бутербродов. К пяти часам в прихожей уже отряхивали с себя снег первые гости, и обитые о порог калоши рядами выстраивались под вешалкой. Всего набралось одиннадцать пар калош и меховых бот на молнии; лишь один гость — студент победней — прибыл в ботинках. В столовой вопило во всю мочь радио; ковер был скатан и убран в сторонку, стол отодвинут к стене, и раскрасневшейся Тери пришлось лавировать между юношами, танцующими с деревянным выражением лица и выпрямленной спиною, чтобы доставить блюда, полные бутербродов с сардинами, украшенными кружочками лимона, и с печеночным паштетом, в кабинет, по такому случаю переименованный в буфетную.

Все служило празднику и веселью. На рояле стояли подносы с ликером, крохотные пирожки со шкварками ждали, когда к ним протянется какая-нибудь юная рука. Письменный стол принял на себя блюда с закусками, тарелочка с пирожными уместилась на краю книжной полки. Новый год ворвался в тишину кабинета светлыми платьями девушек, блюдами с едой, сигаретным дымом, музыкой, пятнами пролитого ликера на мебели. Хозяйка сидела на маленьком диване мужа, между председательшей и другой гостьей, и обсуждала танцующую молодежь. Кружащиеся в черном кавалеры и погруженные в первые любовные тревоги девушки вызвали в ее памяти собственное девичество и былую свою живость и находчивость, которых так не хватало нынешним простоватым девицам.

Барин вернулся домой поздновато, было уже часов восемь. Увидев в прихожей огромное количество обуви и меховых шуб, призванных охранять от мороза легкие девичьи одеяния, он прошел прямо на кухню. «Что тут творится?» — спросил он у Тери. «Барышня Пици с молодыми Геренчерами, потом соседская председателева дочка, потом двое молодых людей, я их не знаю, они у нас впервые…» — начала она с невинным видом перечисление. «Хорошо, но почему они здесь?» — раздраженно перебил ее барин. «Так ведь Новый год, — пожала плечами Тери. — Барыня говорит, заодно и новоселье справим». Барин больше ничего не сказал, сел за кухонный стол и поужинал остатками охотничьей колбасы. Танцы и музыка потянули Тери с бутылкой содовой воды в столовую; она стояла там, глядя на молодых людей и потчуя их содовой. Гувернантке разрешено было выйти к танцам; юноши по очереди приглашали ее. Некоторое время она делала вид, будто просто не хочет отказывать приглашающим, но, стосковавшись по мужскому вниманию, быстро сбросила свою чопорность: куда приятнее от души веселиться, чем изображать изысканную даму. Скоро она уже громче всех хохотала, наваливаясь кавалерам на плечи и так смело прижимаясь к ним, что юноши не только усердно выполняли указание «приглашать немку», но и начали его толковать в ущерб менее опытным молодым родственницам.

Барин, оставшись один в пустой кухне, встал из-за стола и раздраженными шагами принялся мерить кухню. Потом вдруг открыл дверь в бельевую. Оттуда смотрела на него темнота, но у темноты был человеческий дух. Барин включил свет. «Вы опять в темноте?» — увидел он сгорбившегося на матраце Лайоша. «Я люблю темноту», — пробормотал тот поднимаясь. Но барин махнул на него: «Сидите. Я от шума сюда сбежал». Он прикрыл дверь и прислонился к котлу. «Не выходит стоять одной ногой в холодной воде, другой в теплой, — заговорил он, так как Лайош все молчал. — Служба моя требует знать, что делается в стране, а положение велит быть с теми, кто там сейчас танцует. Порядочный человек не выдержит такое долго. Или уж целиком в снег, или в ведро с шампанским, тоже целиком». «Пошло-поехало, — думал Лайош. — Слез не хватает жалеть несчастненького». «Если б не ваше новое место, — продолжал барин, — я бы, ей-ей, сказал сейчас: пойдем вместе в зиму, в мороз. У вас в кармане двадцать пенге, у меня двадцать — и посмотрим, что будет». Он конфузливо засмеялся, как бы стараясь предупредить смех собеседника. «Оно и правильно, что смеешься, — думал Лайош. — Легко в мыслях с зимой играть. Попробовал бы ты ее на самом деле, не на словах, быстро вернулся бы обратно». Он чувствовал, что скажет сейчас что-нибудь обидное, если они не сменят тему. И потому заговорил о том, что его мучило.

«Вы, господин доктор, кого-нибудь знаете, кто на врача учился?» — «Конечно», — удивленно ответил барин. «Верно ли, что им надо хорошо знать все части тела?» — «Ну да, для того они и вскрывают трупы». — «Прямо людей вскрывают?» — «Разумеется. Каждый медик один-два трупа изучит от начала до конца еще на первых курсах», — объяснял барин. «И каждую частичку в них разбирают?» — «Начинают с кожи, потом идут мышцы и жилы, между мышцами кровеносные сосуды, нервы; в конце концов так очистят, что остаются одни голые кости». — «А с тем, что срежут, что делают?» — «Собирают в особые лотки». — «Значит, и скелет из костей составляют, которые остаются?» — «Из них». — «Значит, это настоящие кости. Я думал, из папье-маше или в этом роде. Правда, я только на картинке видел…» Он размышлял некоторое время. «А как же труп так долго не портится? Или с него все срезают за один день?» — «Нет, иногда на нем несколько недель учатся. И держат в больших ваннах с формалином, а перед этим впрыскивают что-то, чтоб не гнил». — «А вы, господин доктор, видели уже такое?» — «Видел». — «Страшно, наверно. Но ведь вы, господин доктор, не врач?» — «Нет». Они помолчали. Барин, занятый своими мыслями, все еще не замечал, куда клонит Лайош. «А как родственники это позволяют, — снова начал Лайош, — чтоб их покойников резали на куски?» «В анатомичку только тех отдают, за кем родственники не являются… И то не всех», — поправился барин, вдруг поняв цель этих расспросов. «Мне говорили, что всех. И что все равно не хватает студентам трупов». — «Кто это вам сказал?» — «Один человек», — ответил Лайош, не желая выдавать мусорщика. Может, вскрытие трупов что-нибудь вроде господской тайны, которую беднякам нельзя знать. Мусорщик и сам-то лишь потому знает, что у него зять служит в клинике. «Я у него спросил: если человек помер в больнице и родственников у него нет, то на какие деньги его хоронят? Он и ответил мне: „Хоронят их дешево — отдают студентам. А кости скрепляют проволокой и выставляют в музее. Те, кто там служит, хорошо зарабатывают на скелетах. У кого есть родственники и кто умрет в таком месте, того все равно разрезают, а потом зашивают, чтобы в гробу не было видно. А других и хоронить не надо“». — «Ну, не совсем это так, — возразил барин. — И вообще, у вашей сестры ведь есть родственники; она их назвала, их известили». — «Никого она не назвала», — качал головой Лайош с печальной уверенностью. Не такой человек была его сестра, чтоб, попав в клинику женских болезней, еще и родню сюда вмешивать. Однако вся эта история с трупами очень ему не нравилась. Он потому и стал расспрашивать барина, что надеялся: вдруг не так скажет, как мусорщик. Однако тот пока не спохватился, все говорил точно. Скелет будет из Маришки в каком-нибудь стеклянном шкафу. Пустыми глазницами будет смотреть на ухмыляющихся детишек. И при жизни-то у нее глаза иногда были как печальные, черные ямы. Если б тогда утром, когда собирался он в Сегед, не задержала его та проклятая мысль, может, хоть скелет бы не сделали из нее. Да и раньше, когда он сидел в корчме с Водалом, из-за него, Лайоша, из-за его слабости у бедняжки жизнь пошла под откос.