Избранное - [109]

Из дома напротив донеслись звуки фортепьяно. В этот час соседские дети занимались обычно музыкой. Летом, когда все окна открыты настежь, слушать спотыкающиеся фальшивые звуки, непрерывное повторение гамм было пыткой.

Адвокат частенько размышлял об этом и подчас говаривал подчиненным:

— Странно… да нет, не странно, пожалуй, естественно, что всякий раз, когда оттуда слышится музыка — это обязательно экзерсисы. Стоит кому-нибудь из соседей сесть за рояль, как это оказывается ученик, который не умеет играть и только терзает рояль… Или кто-то вдруг заиграет на скрипке, да какое там заиграет! Он играть еще не умеет, он только начинает учиться, и бедная скрипка визжит, визжит. Не судил, видно, бог услышать у соседей настоящую музыку… — В последние дни несчастный Грюн просто мучился, слыша упражнения четверых соседских ребят. Он действительно мучился, в то время как остальных его досада скорей развлекала.

Но бренчанье детей еще полбеды. Иногда, для примера, должно быть, за фортепьяно садился учитель и играл отрывки из опер, правда, всегда одни и те же. В контору — совсем неподходящее место — врывались звуки печальной мелодии, заполняли ее целиком и будоражили покой четырех согнувшихся над бумагами, корпящих при газовом свете писцов. И тогда медленно, грузно начинали в них шевелиться дремлющие годами желания чего-то иного, не похожего на их рабский конторский труд, чего-то прекрасного, каких-то неизведанных наслаждений, бог знает чего… Мысли их разбегались, и мозг трепетал от смятения чувств… Жаль, что бывало так! В самом деле, жаль… Думать о том, что на свете есть более прекрасные вещи, чем ежедневное шести-семичасовое отсиживание в тесной конторе, бездушная, нудная работа, выполняемая без увлечения и охоты за тридцать, сорок или пятьдесят форинтов в месяц… Ей-богу, лучше, когда упражняются дети, без конца повторяя гаммы… Так и чувствуешь, как трудно даются им эти гаммы… Да, так-то лучше!

Адвокат встал из-за стола, прошелся взад и вперед по комнате, затем вошел к подчиненным.

— Господа! — сказал он, — вы, вероятно, знаете, что моя жена и мой сын тяжело больны. Жена перенесла операцию, у сына туберкулез, и ему для выздоровления нужно несколько лет провести в местах с мягким климатом и чистым воздухом. Положение требует от меня больших материальных жертв. Следовательно, я должен сократить расходы по конторе. Некоторым образом это касается и вас, ибо впредь я жду от вас большего усердия и большей точности в работе, чем это было до сих пор. Далее… как бы это сказать… ход дела требует принятия более строгих мер против ответчика. До сего дня я был чрезмерно щепетилен. Разумеется, мы по-прежнему будем руководствоваться принципами чести и гуманности, однако лишь в рамках законных ограничений. Допустим, приговор получил законную силу, — сразу же подается прошение об исполнении приговора. Если ответчик выплачивает по частям и пропустил срок, — опять-таки подается прошение. Словом, не удивляйтесь, господа!.. Я счел необходимым сообщить вам это для руководства, и, надеюсь, вы меня поняли.

В этот момент постучали в дверь.

— Войдите.

На пороге появился высокий, худощавый человек с усами. Он неуверенно посмотрел по сторонам.

— Я хотел бы повидать господина адвоката, доктора Мора Грюна.

— Это я. Что вам угодно?

— Да… Вот… Вошел со света и не узнал господина адвоката… Я Семчик, Янош Семчик, прошу вас вспомнить…

— Конечно, помню. Вы вчера должны были уплатить.

— Я только сегодня смог раздобыть деньги; я полагал, что промедление на один день не вызовет осложнений…

— Предположение ваше неверно. Приговор вам вынесен на основании вашего собственного признания, и этот приговор, — как вам, должно быть, известно, — гласит, что вы обязаны уплатить такую-то сумму, столько-то процентов с нее и столько-то судебных издержек — точно я суммы не помню… Сейчас мы посмотрим в документы… Господин Вадас!.. И все это следовало уплатить в течение восьми дней. Восьмидневный срок истек вчера, — значит, вы не выполнили обязательства… Господин Вадас, подайте дело Дриль-Семчик!

— Простите, я только сегодня раздобыл немного денег и принес…

— Немного?.. Неужели? Ведь вы еще вчера должны были внести всю сумму. Сегодня утром я послал уже исполнительный лист.

— Уже?

— Чему же вы удивляетесь? Ведь вы, как явствует из документов, учитель…

— Да, столичный учитель…

— …и, как интеллигентный человек, без сомнения, знаете: как только приговор вступил в законную силу, а ответчик долга еще не уплатил, подается обычно прошение об исполнении. Не так ли?

— Прошу прощения, господин адвокат, после суда я вам в коридоре сказал, что платить не отказываюсь и заплачу, но, возможно, на несколько дней опоздаю и, возможно, не смогу внести всю сумму сразу; вы на это ответили, чтобы я не беспокоился, ибо опоздание на несколько дней не имеет для вас значения.

— Я этого не говорил! — твердо, решительно, во всеуслышание заявил адвокат и смело посмотрел в глаза учителю.

Адвокат отлично знал, что учитель говорит правду. Выходило, что теперь, отрицая свое прежнее заверение, он лгал. И все-таки он неколебимо, смело, уверенно выдержал удивленный, растерянный взгляд учителя и смотрел на него с тем чувством собственного достоинства, право на которое дает человеку сознание его полной непогрешимости. Он считал, что в его нынешнем положении ложь только форма, а по существу, он прав. Жизнь подстегивала его и вынуждала бороться с бедным, тщедушным учителем. А тот, ошеломленный, все еще в замешательстве бормотал: