Избранное - [107]

— Кошмар! — ужаснулся д-р Керекеш.

— Представьте же, — заключил Штейнер, — какая нужна сила духа, чтобы после одной тяжелой операции, едва начав поправляться, решиться на вторую, еще более тяжелую.

— Кошмар, кошмар! — ужаснулись все.

— Я бы не выдержал, — сказал доктор.

— И померли бы, — заявил Гергей.

— В страшных мучениях, — добавил Штейнер.

— А госпожа Грюн об этом знает? — спросил Вадас.

— Нет, нет, что вы! — воскликнул Штейнер. — Смотрите же, ей не проговоритесь… Господин адвокат хочет сохранить все в тайне, чтобы она и после операции не узнала, какая стряслась беда. Так что молчок! Чтоб до нее ничего не дошло…

— Страшно подумать, что ей, бедняжке, приходится переживать, какое у нее душевное состояние. Операция за операцией! — покачал головой д-р Керекеш.

— А каково господину адвокату! — посочувствовал Штейнер. — Ведь жена о болезни сына не знает…

— Да, положеньице, — заметил иронически Гергей. — Так-то наш господь бог играет людьми! Сразу на две ноги подсекает семью… Мать и сын — оба смертельно больны. Эту игру старикашка господь наверняка называет «прискакать скопом».

Терминология, заимствованная из словаря ипподрома, вызвала общий смех. (Как раз в воскресенье вся компания, кроме Вадаса была на бегах.) Помощники весело, от души рассмеялись, хотя минуту назад приходили в ужас. И это было закономерно, потому что речь шла о настоящих страданиях, болезнях и страхе смерти. Они так все детально анализировали, что боль, специфический запах больницы, замутненные, измученные глаза, болезненные, слабые стоны делались почти осязаемы. Но вот от пустячной шутки тягостные ощущения разлетелись и сейчас они весело хохотали… Ведь то были чужие страдания, страдания чужих им людей.

— Да, положение мучительное, очень мучительное, — сказал кто-то.

— Две такие болезни обойдутся ему в немалую сумму, — заметил Вадас. — В несколько тысяч крон.

— Около того, — подтвердили все.

— Профессор сказал, что парню года два нельзя ни учиться, ни работать, — рассказывал Штейнер. — И еще ому нужен хороший климат. Как только он встанет на ноги и сможет отправиться в путешествие, его сразу же повезут в Татры. Там сосновый лес, горный воздух чистый, без пыли. А зимой на юг: в Италию, в Египет. И так года два, пока он совсем не поправится.

— Неплохая программка. Хотел бы я быть на его месте, — усмехнулся Гергей.

— А я бы вот не хотел! По мне, так лучше работать здесь за пятьдесят форинтов в месяц и быть здоровым, чем шататься по Египту с туберкулезом, — объявил доктор.

— А если бы вас подкосила чахотка? И пришлось бы вам с вашей чахоткой сидеть в этой грязной дыре, без воздуха и без солнца? Что тогда? Что б вы запели? — в упор спросил его Гергей. — Жаль мне патрона, — продолжал он, — хотя патрон этого не заслуживает. И от всей души жаль жену и парнишку. Сын в общем-то славный малый, впрочем, к делу это совсем не относится; главное, что он болен, что он страдает, — стало быть, мне его жаль. И все-таки, когда заболевает человек побогаче и я знаю, у него есть все, что придумано для исцеления, я испытываю какую-то необоримую ненависть — сам не знаю к кому, к чему, — возможно, к этому больному. Ведь… вот скажите: что стали бы делать вы, если б вас сразила чахотка? — вновь насел на доктора Гергей.

— Боже избави от нее!

— Речь не о том, избавит вас бог от нее или нет. Я вас спрашиваю, что бы вы стали делать, если б вас сразила чахотка?.. Отвечайте!

— Право, не знаю!

— Не знаете? А я знаю. Делали бы то же, что делаете теперь. Работали бы в этом городе, нищенствовали за пятьдесят форинтов в месяц, пока бы совсем не выдохлись. Самое большее, что вам удалось бы, это уехать в провинцию, тоже в контору. А когда бы вы там занемогли окончательно, вас бы уволили… Вам не по карману поехать в Татры, лежать на солнышке, бродить в сосновом бору, питаться усиленно. Не видать вам зимой Италии… И вот, верьте не верьте, но, когда я об этом думаю, ей-богу же, радуюсь, что есть неизлечимые болезни… Забавно, не правда ли?.. Ну, скажем, этакий деликатный небольшой канцерок!.. Носятся богачи по наилучшим профессорам, мчатся в Египет, в Татры или там на Камчатку, словом, к чертям на кулички, а все попусту, попусту и умирают точно так же, как бедняки… Хоть тут какое-то равенство, какая-то справедливость… Стало быть, да здравствует рак, инфаркт миокарда и множество других не менее тонких штучек!..

Компания приняла эти слова своеобразно. Нельзя было не признать их известной справедливости, но они вызывали очень уж неприятное чувство… И хотя все четверо были бедны, они только смущенно улыбались.

— Дорого обойдется им этот Египет, — рассуждал Вадас, которому, очевидно, не давала покоя денежная сторона вопроса. Слегка призадумавшись, он продолжал:

— Мне кажется, господин адвокат вполне отчетливо представляет расходы, которые ему предстоят. Свидетельство тому — его распоряжения.

— Какие распоряжения?

— Да так… Он велел срочно добиться платежей по всем делам и все прочее… Утром он намекнул, что кого-то из нас уволит, — работы в конторе только, мол, на троих.

— Он действительно намекнул? Что он сказал? — спросил Штейнер, лицо и голос которого выразили недоумение и в то же время абсолютную уверенность в собственной безопасности. Он прекрасно знал, что работает на совесть и потому уволенным будет не он.