Избранное - [127]

Внутри было тихо и темно. Пахло лошадиным навозом и потом, слышалось тихое сонное ржание. Я решил, что в Энсестрел касл свирепствует жилищный кризис и потому, пока не освободится камера в замке, нас временно поселяют в хлеву. Мое предположение подтвердилось, потому что наш проводник впихнул нас между двумя дощатыми перегородками, сказал «гуд найт» и удалился.

В темноте я нащупал подстилку из ржаной соломы. Уложил Лину, которая едва держалась на ногах, и лег сам. И хотя в голове у меня мелькнула мысль о том, что в Уибробии, если хочешь уцелеть, лучше не спать, заснул как убитый.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Автор и его жена убеждаются в том, что Энсестрел касл в сущности — Энсестрел стейбл. Единственная республика на Уибробском материке и что она собой представляет. Автор и его жена снова встречают мистера Аймсори Плиза. Они знакомятся с одним старым англичанином. Странная внешность и еще более странное поведение англичанина.

Проснулся я от щекотки — что-то щекотало мое лицо, и я спросонья подумал, что это румбой из «Уиброб эксельсиор пэлис», имевший обыкновение будить нас пером райской птицы. Увы, это был не румбой, а слепень. Я прогнал его, но он, как любой слепень, все время возвращался и садился на прежнее место. Наконец мне удалось его прогнать, но при этом я прогнал и сон.

Мы находились, как я и подумал еще вчера вечером, в обыкновенной конюшне. Стойло, в котором мы спали, имело размеры 3,5 на 2,5 ярда и было отделено от соседних дощатыми перегородками. Я насчитал сорок таких стойл, из чего сделал вывод, что владелец Энсестрел касла до того, как он передал свой замок государству, наверняка занимался разведением лошадей.

Конюшня была заселена, о чем свидетельствовали одеяла, полотенца и белье, развешанные на деревянных перегородках. Но самих обитателей не было. Только в стойле с правой стороны кто-то ворочался и охал, и время от времени до нас доносились цветистые проклятия на староанглийском. Там, наверное, жил какой-нибудь старик.

Я размышлял о том, куда же наши соквартиранты могли так рано уйти, и тут вспомнил об утренней проверке — слышал, что в тюрьмах так заведено — как вдруг где-то поблизости запел хор. Хор был смешанным, но преобладали мужские голоса. Так как позднее я выучил эту песню и не раз пел ее вместе с другими заключенными, приведу ее текст:[38]

Эй, Джек, старый Джек, все ж ты здесь, а не там,

с нами ты, не один,

Джек, старая кляча.

Да живет в веках Энсестрел стейбл.

Эй, Джек, хитрец счастливый!

Земля, старый Джек, здесь твоя

и солнце твое,

и травы растут для тебя,

эй, богач Джек.

И дождь твои белые кости омоет

в Заката Великого час.

Ты с нами, Джек, с нами ты,

эй, Джек, старая кляча,

эй, Джек, хитрец счастливый.

Да живет в веках Энсестрел стейбл.

Я подошел к одному из маленьких окошек, пробитых в дощатой стене конюшни, высунул голову и посмотрел по сторонам. Узкая пыльная улочка, разделяющая два ряда конюшен, похожих на нашу, вела к небольшой площади, где собралось сто пятьдесят — двести уибробцев. Счастливо улыбаясь, подняв головы к небу, они пели. Они были босиком и стучали копытами в такт песне. В отличие от прочих жителей Уибробии, кое на ком были лишь лохмотья, кое на ком — ветхие пиджаки и брюки. Кроме того, у них отсутствовали гривы и хвосты, и это придавало им вполне человеческий вид. Я подумал, что здесь вместо того, чтобы стричь под нуль, наверное, удаляют гривы и хвосты. Впоследствии это подтвердилось. Но самым странным казалось то, что нигде не было видно тюремщиков.

Сгорая от нетерпения узнать как можно скорее, что представляет собой Энсестрел касл или  с т е й б л[39] — так называли его в песне заключенные, — я пошел будить Лину. Проходя мимо стойла нашего соседа справа, из любопытства приостановился. Но сосед что-то бормотал, укрывшись с головой старым одеялом, и я не смог его рассмотреть. Широкополая шляпа с порванными полями и трость лежали на соломе возле него, а в глубине стойла я увидел бутыль из зеленоватого стекла вместимостью около десяти пинт[40], на две трети наполненную какой-то жидкостью.

За час-полтора Лина закончила свой туалет, и мы вышли на улочку. Ворота конюшни были открыты, и нас никто не остановил — это был добрый знак, а, как я уже говорил, мои предчувствия никогда меня не обманывали. Уибробцы обоих полов, которые утром пели на площади, разбрелись кто куда, и каждый занялся своим делом: одни подметали улочку, другие доставали деревянной бадьей воду из обыкновенного колодца, третьи, устроившись в тени конюшен, писали что-то на своих ногтях (как я узнал впоследствии, интеллектуалы в Энсестрел касл пишут иглами на своих ногтях, поскольку вносить бумагу сюда запрещено). Множество детей разного возраста играли в поезд и били копытцами по пыли. Увидев нас, они на мгновение прекратили игру и уставились на нас, а взрослые учтиво поздоровались с нами и продолжили свои занятия. Кто знает почему, я почувствовал себя из-за наших с Линой хвостов и грив ужасно неловко. С ними мы, наверное, выглядели более ретивыми уибробцами, чем сами уибробцы.

Мы вышли на маленькую площадь. Оттуда открывался широкий простор, и мы надеялись увидеть наконец пресловутый Энсестрел касл, то есть Замок предков, где мы по приговору должны были находиться вечно. Но никакого замка не было видно ни вблизи, ни вдали. Взгляд наш, устремленный на юг, упирался в цепь Черных скал, уже известную нам, а на запад, север и восток — в полукруг не менее крутых и высоких гор…