Избранное - [191]
— Зато вам теперь не остается ничего другого, как до конца своих дней рыдать по поводу эдема lost и сочинять поэмы из двенадцати песен в надежде истощить ваше отчаяние, хотя все это, конечно, напрасный труд, ведь и сами-то вы тоже lost.
Амалия не прерывала его. Она думала: к будням, которые приходят на смену высоким подвигам, трудно приспособиться. Тем более надо глядеть в оба, не верить тому, что все уже достигнуто, уметь трезво относиться к мечтам (всегда безумным, ибо бывают сны, а бывают пробуждения, точно так же, как сначала бывает праздник, а на другой день песок засыпает сады).
— Завтра я уезжаю в Алжир, — сказал тогда Мурад.
Этого она не знала, для нее это было неожиданностью.
— Ты приедешь?
— Конечно, нет.
Ответ вылетел сам собой, словно она приготовила его уже давно и хранила на тот случай, когда он ей понадобится. Мурад не стал допытываться, почему.
— Я должен ехать. Сейчас-то и начнется все самое главное. Но знай: что бы ни случилось, я никогда не разочаруюсь в тебе.
У Амалии дух захватило. И хотя она прекрасно знала, что это всего лишь манера, причем литературная, реагировать на безмерную важность происходящих событий, она растерялась и долго молчала. Ей хотелось сказать ему в ответ: «Никогда? Это слишком сильно сказано, теперь, видишь ли, никто так не говорит, никто не употребляет таких окончательных формулировок». Но она боялась, что он не поверит ей.
Между тем она чувствовала необходимость сказать что-то немедленно.
— Я не такая, какой представляюсь тебе.
— Откуда ты знаешь?
— Я самая обыкновенная женщина, без всяких историй, а с обыкновенными людьми ты ведешь себя как дурак.
— Тем хуже для них.
— Это как сказать. Ты, верно, забываешь, что обыкновенных людей — миллионы, они населяют землю, и вся история земли держится на них — обыкновенных людях без всяких историй.
— Ты была в партии? — спросил Серж.
— Как все. Только недолго. Видишь ли, дома у меня — мебель в стиле Людовика XV, идеи — тоже. Предки — с папиной стороны — принадлежали к финансовому миру, а с маминой — к морскому ведомству. С тех пор как себя помню, все вокруг меня было размечено ярлыками. Потом началась алжирская война. Ярлыки поотрывались: надо полагать, не очень крепко держались.
— Тебя исключили?
— Я сама ушла.
— Сам никто не уходит, — заметил Серж.
— Так говорят. Но в отношении меня это неверно.
— В чем же причина?
— Чрезвычайные полномочия[116].
Серж неторопливо и тщательно набивал свою трубку.
— С тактической точки зрения это было вполне допустимо.
— Я в тактике не шибко разбираюсь. Только, если хочешь освободить рабов, зачем же посылать им преторианцев? А ты?
Серж оглянулся: Мурад был недвижим, шофер — занят дорогой и ни на что не обращал внимания.
— У меня тоже были свои трудности, как и у всех. Ну, или, во всяком случае, у многих, потому что с алжирцами далеко не всегда приходится легко.
— Даже тебе?
— Даже мне. Во времена первого президента приезжавшие сюда европейцы были, как правило, левого толка. Революция, которую им не удалось совершить у себя, не давала им покоя, и они во что бы то ни стало хотели осуществить ее в Алжире.
— Не только они.
— По счастью, существовали мы. Но тон задавали они. Они были на «ты» с президентом, который в ответ называл их по именам. Как Наполеон.
— Что с ними сталось?
— Исчезли, почти все. Когда нынешний президент взял власть, мы были против, из принципа. Но потом поразмыслили, проанализировали обстановку, взвесили соотношение сил.
— В ту пору это было не так легко.
— Напротив, совсем не трудно.
— К какому же выводу вы пришли?
— Рабочая база революции была недостаточной, с очень слабым классовым сознанием. Самая политизированная часть пролетариата находилась во Франции, а с эмигрантами политики не сделаешь. Крестьяне — такие, как везде: могут помочь революции, но сами ее не сделают.
— Алжирцы думают иначе.
— Знаю, но они ошибаются. Интеллигенция здесь не в счет. Оставалась единственная действенная сила.
— Армия.
— Армия. В такой стране, как Алжир, армия — это вооруженный народ, даже офицеры вышли из народа… к тому же армия — это и нынешний президент.
— Тебя скоро исключат.
— Не думаю.
— Победа социализма не есть результат действий одного человека и даже нескольких, это неизбежное следствие объективно сложившихся условий, среди них первое место занимают экономические.
Серж не знал хорошенько, шутит она или нет.
— Примитивный догматизм, — сказал он, — неудивительно, что тебя выставили из партии.
— Не выставляли, я сама ушла.
Машину дернуло несколько раз, и разговор их оборвался.
— Что-нибудь не в порядке? — спросил Серж у шофера.
— Наверное, клапаны. Нам придется остановиться ненадолго. Как только остынет мотор, поедем дальше.
Вскоре их догнали две другие машины. Один из шоферов сел за руль остановившегося «лендровера». Мотор заработал, потом начал чихать. Перебои становились все более частыми, автомобиль двигался рывками, затем вздрогнул и замер на месте.
— Коробка скоростей полетела, — сказал шофер.
— Дело серьезное? — спросила Амалия.
