Избранное - [111]

— Он ведь может тебя бросить!

— Вот было бы хорошо! — сказала она.

Открыв дверцу, Итто пересела вперед. Она забилась в самый угол, подальше от него.

— С тобой ли, с другим ли…

— Тогда уезжай с другим, с другим ты можешь быть счастлива. А со мной…

— Ничего-то ты не знаешь, — ответила она. — Через месяц я все равно вернусь к Рехо… А еду я на процесс.

— На какой процесс?

— Адди-у-Бихи. Суд начинается завтра.

— Откуда ты знаешь?

Она засмеялась:

— У нас об этом все знают. Один ты, иностранец, ничего не знаешь.

— Там будут говорить по-арабски, ты ничего не поймешь.

— Ну и что ж. По радио говорят, что он предатель. Я хочу посмотреть, какие бывают предатели.

— Послушай, нет-нет, сиди спокойно и слушай, что я тебе скажу. Я иностранец, как тот приятель маленькой Махсен. И я тоже уеду в один прекрасный день.

— Все вы уезжаете, — сказала Итто.

— К тому же у меня дела в городе.

— В каком городе? — спросила Итто.

— Ты не знаешь, это далеко отсюда, в Лараше. Так вот, послушай, дай-ка твое пальто. Надень его, вот так! Застегнись! А где твои туфли? Сняла? Надевай. Вот так! Теперь, как большая умная девочка, которая знает, что делает, а не как взбалмошная девчонка, у которой в голове невесть что, ты вылезешь из машины и пойдешь вон туда, — он показал на лес, в сторону Танефнита, — и будешь идти всю дорогу одна, не оборачиваясь и не останавливаясь. Дорогу ты знаешь, ходить тебе не привыкать. Дойдешь до своей палатки. Тихонько-тихонько войдешь в нее. Спокойно заснешь, а завтра утром встанешь… и приготовишь обед отцу с братом, накормишь их, когда они вернутся с работы. И так все двадцать девять дней, а на тридцатый ты наденешь свои самые красивые наряды и станешь женой Рехо-у-Хэри. Если смогу, я тоже приеду посмотреть на твою свадьбу. Все будет хорошо, и ты будешь счастлива. А если ты этого не сделаешь, Итто, мы сейчас же простимся с тобой навсегда.

— Как хорошо ты говоришь! — сказала она. — Только я хочу спать. Все это ты расскажешь мне завтра, когда я проснусь.

Она прижалась к его плечу. Он почувствовал прикосновение ее груди и вскоре уже не мог различить, его это сердце бьется или ее.

— Если замерзнешь, возьми пальто, — сказала она. — Только не гони. Ты ведь никуда не спешишь, а я всегда успею приехать.

Он ничего не сказал, натянул на себя край пальто, обнял Итто за плечи. Их поглотили молчание и мрак, машина, затерявшись в долине, скользила, словно челнок, ведомая, как на привязи, двумя живыми лучами.

— А что мы будем делать все эти двадцать девять дней?

— Не волнуйся, завтра же я сдам тебя каиду Мрирта, и он отправит тебя домой.

— Как ты думаешь, он меня сначала посадит в тюрьму?

— Тебе бы это было полезно.

— Приходи навещать меня в тюрьму. Мне будет не так скучно, если я стану ждать тебя.

— Все это время я буду занят.

— Революцией?

— Это тебя не касается.

Она закрыла глаза и долго молчала, потом сказала:

— Помнишь, что ты говорил мне в Азигзе?

— Нет, я не помню, что я тебе говорил в Азигзе, но, что бы я ни говорил там, забудь об этом.

— Я уже пробовала… Не могу!.. Лучше бы ты ничего не говорил мне.

— А что я тебе сказал в Азигзе?

— Я не смогу повторить точно, слово в слово, но смысл прекрасно помню. В Азигзе ты говорил: «Овцы привыкли к своему стаду, к овчарне и согласны жить там, лишь бы им бросали корм. А лев предпочитает жить один в лесу и подыхать с голоду».

— Прекрасно! Поздравляю! Ты как талеб[72]. Он наизусть знает все суры Корана и повторяет, ничего в них не понимая. Так и ты.

— Я хочу спать, — сказала она.

За Мриртом большое шоссе, ведущее на Фес, пересекает холмистую равнину. Фары ласково скользили своими конусообразными лучами по зреющей пшенице, полные зерен колосья на прямых стеблях напоминали плотно нанизанные бусы. Проехав несколько километров, Башир остановился около заброшенной сторожки.

— Я тоже хочу спать, — сказал он.

— Нам будет очень хорошо в этом дворце, — сказала Итто.

Было холодно, и она захватила пальто. Башир извлек из багажника старый, верно служивший ему плед…

В Мекнесе, куда они приехали на другой день, она потащила его на сук[73]. По темным и тесным улочкам, где костлявые ослики перетаскивали на своей спине огромные тюки, загораживая всю дорогу, Итто передвигалась с такой ловкостью, будто всю жизнь прожила в этом городе.

— Пойдем. Мы сейчас все купим для моей свадьбы.

Она накупила кучу ненужных вещей, нагрузив ими Башира. Под конец карманы его и обе руки оттягивали пакеты с хной, пряностями, благовониями и тканями самых странных расцветок.

— Так я все растеряю.

Они отправились в парк, чтобы все разобрать и как следует уложить. На соседней с ними скамейке какой-то клерк в замусоленной белой джеллабе и белом колпаке пересказывал поучительным тоном содержание газеты, которую держал в руках. Он бормотал, раскладывая и складывая страницы, потом с важным видом обращался к окружавшим его вопрошающим глазам:

— «Этот человек жил как феодал среди своих придворных и голодных рабов. Наверное, ему никто ни разу не сказал, а сам он читать, конечно, не умеет, что в Марокко, нашей любимой отчизне, кроме короля, который является первейшим поборником справедливости в королевстве, есть только граждане, и все они равны как в своих правах, так и в своих обязанностях».