Избранное - [186]

Вчера, всего лишь вчера, ему и в голову не приходила мысль о смерти. В этот самый час, ну, может быть, чуть раньше, подкатил экипаж. Мать сошла с него, опершись на его руку. Побрела медленными неуверенными шагами. Не было сил из–за болезней и слабости. А как иссохла — выглядела лет на тридцать старше своих пятидесяти лет. Такой была Бусейма Омран, когда в последний раз возвращалась в дом своего сына. Или в дом, который приготовила своему сыну после того, как провела пять лет в тюрьме. Простонала:

— Кончилась твоя мама, Сабир…

Он без особого напряжения провел ее под руки в комнату.

— Да брось ты. Ерунда. Ты еще совсем молодая.

Она легла на постель не раздеваясь. Наклонила лицо к зеркалу. Сказала с горечью сквозь одышку:

— Конец твоей матери, Сабир. Кто бы мог подумать, что это лицо Бусеймы Омран…

Это уж точно. Овал лица был когда–то округлым, как луна. Щеки — как румяные яблоки. Фигура дородная, мощная: захохочет — не колыхнется. А сиденье ходуном ходит.

— Проклятая болезнь…

Утерла рукавом пот с лица, хотя было прохладно. Сказала:

— Да и не болезнь… тюрьма. От нее все недуги пошли. Не создана твоя мать для такого. Наговорили мне: печень, давление, сердце, чтоб им пусто. Как считаешь, стану такой, как прежде?

— Еще лучше будешь. Отдых, лекарства…

— А деньги?

Возмутился было, но сдержался, смолчал. А она спросила:

— Что тебе–то останется? Ответил достаточно осторожно:

— Так, кое–что.

— Все–таки сообразила я, когда записала на тебя дом в Рас—Тине. А то отобрали бы и его, как мои денежки.

— Но я же продал его, когда деньги кончились. Я тебе говорил ведь. Она застонала, приложив ладонь к темени.

— Ох, головушка моя. Что ж ты не сберег его? А? У тебя денег–то было много. Ведь я тебе хорошую жизнь устроила. Хотела, чтоб жил, как приличные господа. Мечтала оставить тебе богатства не меряно не считано, и на тебе…

— Да. Вот так: все разом и ухнуло.

— Да уж. Подлая месть от подлого мужика. Пока в моих денежках купался — ничего. А потом из–за какой–то дешевки вспомнил вдруг — долг, закон, репутация. Сволочь… Утопил меня, чертов ублюдок. Я ему в рожу плюнула на суде…

Попросила жестом сигарету. Поднося спичку, он сказал:

— Слушай, не курила бы пока, а? Ты там что, тоже курила?

— Сигареты, гашиш, опиум. А как же? Но за тебя, ей–богу, беспокоилась все время.

Она с жадностью затянулась, несмотря на слабость, свободной рукой вытерла испарину на лбу.

— Что же с тобой будет, сынок?

— Откуда я знаю? Остается только жуликом или сводником стать.

— Да ты что?..

— А что? Приучила ты меня к красивой жизни. Боюсь, это мне теперь не на пользу.

— Нет, нет! Тюрьма — не для тебя.

— Ну а чем мне заняться? Пока тебя не было, меня эти прохвосты знаешь как обхаживали?

Только подлил масла в огонь.

— Терпение, сынок. Не злись. Злость–то меня и довела до тюрьмы. Как бы все прекрасно сложилось, поступись я перед этим ублюдком, который продал меня.

— А я вот на каждом шагу вижу людей, по которым тюрьма плачет.

— Да плюнь ты на них. Пусть болтают чего хотят. Главное, сам рукам воли не давай.

Он непроизвольно стиснул кулаки.

— Ну да! Если б не эти кулаки, они бы меня унижали как хотели на каждом шагу. А так — ни один не осмелился о моей мамочке плохо сказать, даже когда ты сидела.

Она сердито выдохнула дым.

— Да твоя мать в тысячу раз порядочней, чем ихние мамаши. Поверь моему слову. Они что, не знают? Если бы не их мамаши, моя торговля кончилась бы крахом.

Сабир не сдержал улыбки, хотя на душе было тошно. А она продолжала:

— Вот уж умеют людям мозги запудривать своей внешностью: такая–то особа, такой–то директор, мистер такой–то… автомобили, наряды, сигары, красивые слова, духи дорогие… Да я‑то их насквозь вижу. Когда в своих спальнях они сбрасывают одежду, обнажается их скотское нутро. Я об этих сучках столько знаю, что всего не перескажешь. Их паскудные грязные отпрыски. Шпана. Знаешь, перед судом сколько их ко мне лезло? Все умоляли не упоминать никого из них. Обещали, что добьются для меня оправдания. Так что не им тебя стыдить матерью. Мама у тебя порядочней их мамаш, жен, дочек. Точно говорю тебе: если бы не они, моя торговля пошла бы крахом.

Он снова невольно улыбнулся. А она с легким стоном запричитала:

— О–ох–х… где вы, веселые деньки? Любила тебя твоя мама, обожала, сынок. Для тебя добыла это красивое жилье подальше от всех моих делишек. Посылала тебе средства, чтоб ходил ногами по деньгам. А уж в том, что худо в твоей жизни стало, нет моей вины. Зато, скажу тебе, нет мужчин хоть наполовину таких красивых да стройных, как ты. Только избегай злости. И пусть то, что стряслось со мной, послужит тебе уроком.

Сабир смотрел на страдающую мать с грустью.

— Все уладится, будет, как прежде, — пробормотал он.

— Ты это серьезно? Нет уж, со мной кончено. Нет возврата к прежней Бусейме. Не работать мне больше. Ни здоровье уж не позволит, ни полиция.

Он опустил взгляд и сказал:

— Совсем немного денег осталось от продажи дома.

— А что же делать? Ты должен жить так, как я тебе обещала.

— Что–то раньше я не видел тебя в таком унынии.

— Да, это впервые…

— В общем, я должен либо работать, либо убивать так получается.