Избранное - [96]

— Дальше! — устало и равнодушно твердил он время от времени.

Учитель зевал. И страшно томился. Сам по сути дела еще ребенок. Борода и усы у него только начали пробиваться. Было ему лет двадцать, не больше.

Окна были раскрыты. Залитая желтоватым светом в ленивой дремоте раскинулась на солнцепеке деревня. Солнце палило нещадно. В нагретом воздухе ликующе бурлила весна. Возле школы, в канаве с прохладной еще водой неуклюже плескались пушистые желтые гусята; с полей доносился негромкий птичий щебет и приглушенный шум работы. Тысячи красок и звуков сливались в удивительную симфонию. На веревке сушилось белье — синее, красное, белое. Вдали на зеленой траве желтели кусты боярышника. Абрикосовые деревья облачились в целомудренно белый цветочный наряд, словно бледные девушки, готовящиеся к причастию.

— Продолжай, Вираг, — сердито сказал учитель, устало и грустно оглядывая класс, где, как ему казалось, все скучало.

Старый шкаф, зеленый стол, коричневая доска с линейками, счеты, стоявшие у стены, — все навевало дремоту. И стрелки часов передвигались так медленно, словно их клонило ко сну.

В деревне зазвонил колокол.

Погруженный в раздумье учитель очнулся. Строптиво вскинул голову, будто лишь теперь понял, где находится. Он стиснул зубы, дерзкий сверкающий взгляд устремил вдаль.

Раздался звонок. Урок кончился. Потихоньку разошлись ученики. А он долго сидел один в пустом классе и, насупив брови, о чем-то думал.

2

Он восстал против своей судьбы. Боялся, что жизнь его превратится в скучную банальную идиллию и что его ждет участь отца, деда и прадеда — набожных пасторов, закончивших век свой в белом деревенском домике с зеленым крыльцом.

Он стремился к чему-то большему…

Учитель гордо выпятил грудь, почувствовал силу своих стальных мускулов, бурление крови, и ему показалось, что на свете нет ничего невозможного. Раздув ноздри, он с молодой жадностью глотнул свежего воздуха…

Как-то вечером в дождь и ненастье он вспомнил про свои юношеские пьесы, любительские спектакли с бенгальскими огнями, театр в наскоро сколоченном балагане и сначала с чувством неловкости, а потом с холодной насмешкой над собой принялся перечитывать запыленные, старые тетради. Но постепенно он увлекся. Лицо его запылало. Он читал вслух. Отдающий металлом голос разносился по всему дому. Вновь пробудились давно похороненные честолюбивые замыслы. Он мечтал об опьяняющем успехе, бурных рукоплесканиях.

Однажды утром дети на желтых скамьях тщетно прождали учителя. Он не пришел в школу. В деревне только и было разговору о том, что молодой учитель уехал в Париж набираться ума-разума.

Он с трудом привыкал к новой жизни. Среди черных мраморных столиков, синих зеркал, ослепших от духоты и табачного дыма, скользил он робко, неуверенно, как легкая тень.

Он много читал и учился. Не тратил денег на ужин, а ходил в театр. Упорно боролся с невзгодами. Если душа его, размягчившись, тосковала порою по дому, он холодно себя высмеивал.

Через год он вернулся на родину. Стал актером.

И вскоре, добившись больших, серьезных успехов, завоевал признание. Прошло несколько лет, и газеты наперебой стали хвалить его.

Постепенно он научился подмешивать к краскам жизни румяна искусства. Он засиживался в кафе и поздно ложился спать. Стремился походить на богему. Но душа его оставалась по-детски наивной. В тоскливые осенние вечера он размышлял о судьбе тех, кто обманывает себя, лишает истинной жизни. Вспоминал речной берег, где подстерегал лисицу, сумерки на островах в час, когда садится белый вечерний туман, и чуть ли не наяву видел каменистое дно реки и водную гладь, по которой снуют зеленые и красные паучки. Его тянуло в привольные луга, где жужжат желтобрюхие пчелы и где грустным длинным вечером так хорошо лежать в траве среди ромашек и читать какой-нибудь роман.

Достигнув вершины успеха, он понял, что богема не его удел. С чашечкой черного кофе в руках он выглядел более чем нелепо.

Много лет мучила его эта мысль. Он гнал ее от себя и оттого еще больше страдал. Казалось, над ним довлеет проклятие многих поколений пасторов. Судьба их — тихо проживших свою жизнь — толкала его в безызвестность.

Он не мог больше противиться власти прошлого. Его мутило от табачного дыма. Он тосковал по запаху полей. Мечтал поесть в сельской тиши холодной простокваши из зеленого обливного горшочка.

Как-то вечером он сидел в кафе. Просматривал провинциальные газеты. И прочел, что в его родной деревне умер старый учитель. Тотчас пришло решение. Он побледнел. Пытался бороться с собой. И однажды после шумного успеха чуть ли не украдкой уехал в свою деревню.

3

Была лунная снежная зимняя ночь. Черный поезд не спеша подошел к маленькой станции.

Он торопливо вышел из вагона. Лет двадцать не видел он родной деревни.

Тихо брел он мимо спящих белых домиков. Сам нес свой багаж.

Когда он увидел школу, по его лицу покатились горячие слезы.

Все осталось прежним: школа, церковь, покосившаяся звонница. И он тоже!

Народ в деревне глазам своим не верил. Вернулся прежний «молодой» учитель; гладко выбритый, он, казалось, ни капельки не постарел за двадцать долгих лет.