Избранное - [30]

Но утром меня разбудил ужасающий шум и визг на террасе. Из Будапешта приехали гости — какие-то «барышни Турзо», которых приглашали еще до меня, а они теперь явились.

За завтраком они представились и попросили разрешения поставить ко мне в комнату четыре большущих чемодана. Я охотно разрешила, и они все утро разбирались. Но так как мне больше нравится одной, я сама вызвалась перейти на эти несколько дней к тете Этельке в боковушку, а они пускай там остаются.

Так что я сейчас сплю рядом с тетушкой на диванчике, но мне так лучше. Барышни эти не вызывают у меня особенной симпатии. Старшая, Зельма, вся какая-то сецессионная. Сигареты курит и ходит без корсета. Трижды в день переодевается: к обеду, к ужину и когда в теннис идет играть. Смеется надо мной, что я каждый день приношу большой букет полевых цветов.

По ее мнению, у полевых цветов никакого вида нет. Сама она одни орхидеи да камелии признает.

Берци за младшей, за Клари, ухаживает. Ей только шестнадцать, совсем еще девочка. Они с ней прячутся в комнате, а вечером убегают потихоньку в рощу, одни, и не возвращаются допоздна.

Вчера тетя попросила меня с ними пойти, но больше я в этой роли не собираюсь выступать. Дети совершеннейшие. Тем не менее дело, кажется, серьезное. Дядя Бела поддразнивает их все за столом. Берци краснеет до ушей, Клари же — как ни в чем не бывало.

Вчера прибыл еще один гость, Фери Олчваи, который, по-моему, Зельмой интересуется. Вот он — юноша внимательный, вежливый. Со мной долго разговаривал. Выяснилось даже, что мы дальняя родня. Я посмотрела его перстень с печаткой, и, судя по лилии, мы и правда из одного рода — видимо, Божо. Только в нашем гербе поле алое, у них же, по его словам, золотое, а лилия, наоборот, алая. Впрочем, Фери затрудняется даже сказать, из каких он Олчваи, кишвардских или надьвардских. И никто не может пока этого установить. Отец его думает, что они из кишвардских Олчваи, а в Национальном музее им сказали, что скорее всего из надьвардских. Так бедный мальчик и не знает, к каким принадлежит. Я посоветовала ему к тебе обратиться, ты сразу определишь. Фери обещал зайти, когда будет в Шарсеге.

В остальном отдыхаю прекрасно. Так приятно просыпаться под звуки хуторской жизни: под голубиное воркованье, мелодичные колокольчики коров. А как прелестны эти крохотные желтенькие цыплятки, которые, попискивая, забираются наседке под крылья! И как хорошо в поле, как увлекателен сельский труд! Сейчас готовятся к сбору винограда, повыкатывали бочки из подвалов, и дядя Бела тоже окуривает свои. Урожай ожидается хороший, отпразднуют на славу.

А теперь расскажу, как проходят мои дни. Встаю рано, уже в шесть, и любуюсь величественным зрелищем солнечного восхода. Потом гуляю с тетей Этелькой и помогаю ей по хозяйству. Она говорит, что на кухне я ее правая рука. После обеда мы с садовником Йожи идем на пчельник, где я не могу надивиться хлопотливому прилежанию пчелок. А Йожи мне удивляется: вот, мол, девушка, а какая храбрая. Барышни Турзо, чуть увидят пчелу, такой писк и визг подымают.

Еще довязываю желтое покрывало, скоро будет готово. Вы ведь знаете, я не люблю сидеть без дела. Но только сейчас темнеет очень рано.

Если зажигают лампу, то вечером, часов в шесть, сажусь читать Йокаи[35] — «Сыновей человека с каменным сердцем». Роман этот я читала, но лишь теперь оценила по достоинству. Всплакну над несчастьями Эдена Барадлаи, посмеюсь над Зебулоном Таллероши[36]. Как глубоко знал великий наш писатель тайны человеческого сердца, как красноречиво умел их описывать. Жаль только, что здесь один второй том, первый запропал куда-то.

Нынче вечером бал в Таркё, и вся веселая компания, барышни Турзо, Берци, Фери Олчваи с тетушкой Этелькой, отправились туда на двух колясках. Меня тоже очень звали, но я не поехала. Сказала, что платья нет. Мне все равно там плохо было бы без вас, да и общество барышень Турзо меня, по правде говоря, не очень прельщает. И потом вчера около часу ночи у меня вдруг разболелся зуб — тот, запломбированный. Пришлось даже тетушку разбудить. Не беспокойтесь, недолго болел, положила на него ватку с ромом, и все прошло. Но, побоявшись, что он опять дурить начнет, я осталась с дядюшкой дом стеречь. Дядя лег уже, а я пишу это письмо в своей уютной боковушке.

Но какая же я все-таки эгоистка! Все о себе болтаю, то жалуюсь, то хвастаюсь, а про вас забыла совсем, не спрошу даже, как вы там одни. Что папа, много ли работает? Чье еще родословное древо нарисовал? А ты, мама? Бедненькая — устала, наверно, от домашних дел. Как ресторанное питание, не очень плохое? Здоровы ли вы? Скучаете немножко по скверной своей неблагодарной дочке? Нашли ли ключик от чулана? Я его в последнюю минуту под синюю салфетку сунула.

Мысленно я неразлучно с вами, мои дорогие. Часто даже представлю вдруг среди общего веселья, как вы там сидите в столовой одни, и загрущу. Тут мне все равно не жизнь. Меня удерживают, уговаривают наперебой остаться еще на недельку. Но, хоть и соблазнительно отдохнуть еще немного, дольше я ни под каким видом не останусь и в пятницу, как обещала, в половине девятого вечера (в восемь двадцать пять) буду обратно.