Избранное - [190]

На следующее же утро почтальон вручил Илоне пятьдесят пенгё. После полудня в заказном конверте были присланы также два железнодорожных билета в сопровождении сердечного, на машинке отпечатанного письма, в котором редакция и издательство «Улыбки» «желают своей читательнице приятного отдыха». Под вечер явился молодой человек, фотограф «Улыбки». Он подтолкнул Илону к плите, на которой стояла пустая кастрюля, сунул ей в руку деревянную ложку и, пыхнув каким-то сверкающим порошком, сфотографировал ее, дабы опубликовать сие в следующем номере «Улыбки», на благо и на радость до слез растроганных читателей.

— Так вы поедете, Илона? — спросила хозяйка, когда в доме наконец все утихло.

— Еще и не знаю, ваша милость. Подумать надобно.

— Ну-ну, думайте, Илона, думайте.

Илона никак не могла прийти к решению. И все думала. То хотела поехать, то нет. Жаль было места, но и сиднем сидеть было жаль, «коли выпало ей этакое счастье». Илона была незаметная девушка, тощая, с землистым цветом лица, уже и не молодая — ей перевалило за тридцать.

Пятнадцатого хозяйка опять потребовала ответа. И тут Илона сказала, что все же поедет. Болезненная, призрачная улыбка скользила по ее лицу.

В полном согласии они уговорились, что Лаки пока что наймут новую служанку, а осенью, пожалуй, опять возьмут ее, если девушка себя не оправдает. Илона прибрала квартиру, нажарила-наварила, купила самое необходимое для путешествия — туфли, купальный костюм, купальный халат, попросила выдать ей заработанное, отослала деньги вдовому отцу, безработному шахтеру, уложила вещи в ивовую корзину и маленький картонный чемоданчик и первого августа отбыла с утренним скорым.

С плетеной корзиной и картонным чемоданчиком в руках она долго тыкалась туда-сюда по вокзалу, пока наконец не нашла вагон второго класса. До сих пор ей не приходилось еще путешествовать во втором классе. Было первое число, так что людей набилось видимо-невидимо. Решительные курортники, явившиеся пораньше, с высокомерной самоуверенностью расположились на зеленых бархатных диванах; те, что припозднились, за каждую пядь свободного места чуть не дрались. Многие стояли в проходах. Тут же приткнулась в уголке и Илона. Корзину она поставила на пол и, когда поезд, свистя и лязгая, тронулся, села на нее.

На Илоне была шляпа и черное платье искусственного шелка. Нельзя сказать, чтобы она чувствовала себя плохо, разве что было чуть-чуть жарковато. Она то и дело вытирала со лба капли пота. Потом вдруг возник Балатон, яблочно-зеленый среди крохотных красных вилл, и дохнул на нее своим освежающим дыханием. По озеру медленно скользили разноцветные паруса. В половине одиннадцатого она была уже в Балатон-Н…, вышла из вагона и зашагала к «Сирене».

Искать ей почти не пришлось. «Сирена» была центром и душою курорта. Аккуратный трехэтажный особняк, в котором располагалась гостиница, высился прямо на главной площади. Рядом с ним, на открытой, заставленной цветами террасе, еще завтракали любящие поспать курортники. Несколько господ полулежало в шезлонгах. Женщины в юбках-панталонах зевали и курили сигареты.

Илона со своей кладью поднялась на террасу ресторана. Там ей объяснили, что сперва нужно явиться в контору курорта, получить комнату. Спотыкаясь, она пересекла какую-то лужайку, вошла во двор, где увидела столы и скамьи с ножками буквой «х», цыплят и гусей, ведра и лохани, и наконец попала в длинный, сложенный из кирпича коридор. В самом его конце находилась контора.

Илона постучала, но никто не ответил. Она отворила дверь. В узкой и темной неубранной комнате толстый молодой брюнет диктовал что-то машинистке. Горела электрическая лампа.

— Извольте подождать, — сказал он.

Илона подождала, потом протянула ему конверт. Толстый брюнет взял конверт, но тут его позвали к телефону, он долго кричал в трубку, потом сердито выговаривал за что-то барышне-машинистке, убежал и вернулся лишь через полчаса. Опять стал звонить по телефону, давал распоряжения, диктовал на машинку письма. Время от времени, успокаивая, бросал Илоне:

— Сию минуту.

Без четверти час он прочитал ее письмо. Кивнул.

— Да-да, «Улыбка»… «Улыбка». Гм, куда же?.. — раздумывал он вслух. И вдруг твердо, как не подлежащий обжалованию приговор, объявил: — «Петефи».

Отдыхающие в Балатон-Н… при слове «Петефи» пугались не меньше, чем несчастные революционеры в царской России при слове «Сибирь», — они-то знали, что гостиница «Сирена» дала имя величайшего венгерского поэта жалкой пристройке, печально известной по всей Венгрии своими немилосердно скрипучими кроватями и изъеденной древесным жучком мебелью. Илона, разумеется, ничего об этом не знала. Слуга проводил ее в «Приют Петефи». Вещи нести не помог, решил, что донесет и сама: сразу почуял, кто она есть. Подойдя к «Приюту Петефи», ткнул в него пальцем:

— Вот здесь.

Илона получила комнату на втором этаже. Здесь была выкрашенная светло-зеленой краской кровать, стол, накрытый белой скатертью, бутылка воды, два чистых опрокинутых стакана, шкаф, умывальник и вешалка. Она повесила на вешалку плащ. Выпила стакан воды. Села на застланную кровать и вздохнула. У нее болела голова. Тут ей вспомнилось, что она нынче еще не ела. Взяв книжечку с талонами, она спустилась в ресторан.