Избранное - [175]

Шрифт
Интервал

И тогда он заговорил опять, тихо, но с возрастающим раздражением: «Скажи мне, ты не заметила, что нынешние люди почитают богатых совершенно так же, как почитают бога? Они счастливы, если богач к ним ласков, но счастливы и тогда, когда он жесток с ними, когда поступает бесчеловечно и подло, топчет их и пинает ногами. Они и сами не знают, за что почитают богача и преклоняются перед ним. Очевидно, за то лишь, что он это он, — за богатство его. И ждут от него решительно всего — справедливости, чести, жизни. Будем откровенны. Мы такие же, как все. Разве не была наша жизнь поистине счастьем с тех пор, как Мартини разбил наш кувшин, разве не был для нас каждый божий день сплошь надеждой и верой? Разве мы не верили в него, не надеялись на него? Он причинил нам зло, но мы оттого лишь больше его любили. Заметь, дитя мое, человека богатого окружает некий таинственный ореол, потусторонний нимб, он представляется волшебным существом, которое, к чему бы ни прикоснулось, все обращает в золото, в благостыню. Да, да, — уже кричал он, — богач подобен богу. На сей земле богач — сам бог!»

Я тоже закричала: «Не богохульствуй! Ты говоришь словно какой-нибудь коммунист! — И разрыдалась. — Я не желаю тебя больше слушать! Не оскорбляй мою веру». Ты-то уж знаешь, дорогая, вера — мое единственное утешение. Муж сел рядом со мной. «Нынче все измеряется деньгами, пойми, — сказал негромко, — нет у нас иной веры, иного мерила». Я ему возражала. Тогда он спросил, случалось ли мне видеть на улицах падших женщин, которые с разрешения полиции продают свое тело за три пенгё, знаю ли я, как их презирают, с какой яростью изгоняют из общества порядочных людей? Но презирают-то их, добавил он, совсем не за то, что они опустились, пали, и не за то изгоняют из порядочного общества, а только за то, что они продают себя всего-навсего за три пенгё. Женщины, цена которым тридцать пенгё, уже вправе посещать приличные кафе, тех, кого можно получить за триста пенгё, принимают в салонах, ну, а кто стоит три тысячи и больше, те вхожи и в самые аристократические круги, с ними охотно фотографируются, почтительно держа их под руку. Так что, сказал он, это всего лишь вопрос суммы. Словом, каких только ужасов он мне не наговорил. Что и война шла тоже лишь из-за денег, из-за так называемых «важных экономических интересов», ради этого убивали друг друга ни в чем не повинные миллионы, а самые высокопоставленные персоны, обществом признанные авторитеты одобряли эту бойню, нравственно ее обосновывали, да еще натравливали несчастных людей друг на дружку, осеняя их подвиги лживыми словами о чести. И что денежным болванам дозволено излагать эти идиотские мысли печатно, а люди порядочные, честные, творческие — рабы, прозябающие на милостыню, — вынуждены молчать, проглотив язык.

Что я отвечала на это? Сперва молчала, ошеломленная. Я думала, он сошел с ума. Жалела его, что он так пошатнулся в вере. Обняла его, сжимала его руки. Потом увещевала, утирая слезы, то шепотом, то, вне себя, переходя на крик. Говорила, что для меня — грешники все, кто служит не только богу, но и деньгам, и земным властям, что я почитаю одного только спасителя нашего Иисуса, который принял смерть за всех нас, что для меня совершенно равны те бедные уличные девушки, бродящие по ночам, и знаменитые потаскухи-примадонны с их тигровыми шубами и драгоценностями, что убить человека нельзя никогда, ни при каких обстоятельствах, что всякая война грех, непростительный грех перед духом святым, и что я требую свободы каждой живой душе, каждому чистому помыслу, каждому высокому духу, потому что я католичка, истинная, смелая католичка, которая никого и ничего не боится, кроме одного бога. Вот что я говорила и все целовала, целовала бедного моего мужа. Мало-помалу он успокоился.

Но об этом ты не рассказывай, не рассказывай никому на свете. Иначе он потеряет место, его мигом вышвырнут из банка. Я доверилась только тебе, потому что люблю тебя. Кое в чем муж признал мою правоту. С тех пор и я думала о том, что он тогда говорил. Нет, согласиться с ним я не могу. Разве только в одном — и над этим я часто размышляла. Понимаешь, я действительно радовалась, когда Мартини разбил наш кувшин. Быть может, я ждала чего-то, на что-то надеялась. Скажу больше — даже сейчас, когда мне ждать уже нечего и не на что надеяться, я все еще радуюсь, что разбил кувшин он, а не кто-то другой. Поистине странно, не правда ли? Но это так, дорогая, это так.


1931


Перевод Е. Малыхиной.

КЛЮЧ

Десятилетний мальчик подошел к швейцару.

— Скажите пожалуйста, где находится налоговый отдел?

— Четвертый этаж, комната пятьсот семьдесят восемь.

— Спасибо.

Мальчик смело зашагал по огромному зданию с гулкими коридорами и мрачными заплесневелыми сводами, которое открывалось ему как неведомый мир. Он взлетал по лестницам, перескакивая через три ступеньки. И, наконец, очутился на четвертом этаже.

Тут он долго бродил взад-вперед — не мог найти дверь с табличкой пятьсот семьдесят восемь. Нумерация обрывалась на четыреста одиннадцатом номере. Напрасно он несколько раз прошел коридор из конца в конец, двери с номером пятьсот семьдесят восемь не было и в помине.


Рекомендуем почитать
Обозрение современной литературы

«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».


Деловой роман в нашей литературе. «Тысяча душ», роман А. Писемского

«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».


Ошибка в четвертом измерении

«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».


Мятежник Моти Гудж

«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».


Четыре времени года украинской охоты

 Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...


Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.