Избранное - [142]

Рано утром они уже не смеялись.

— Ему воздуха не хватает, — вскрикнула Анна.

— Ребенок же задыхается, — плакала мать. — Скорей за Гашпареком.

— Я пойду за профессором, — сказал Иштван и не мешкая вышел на улицу.

Было шесть часов утра. Гонимый тревогой, он бежал по улице в холодном осеннем тумане; город спал, даже трамваи еще не ходили. Этот бег, усталость в ногах чуть-чуть успокоили Иштвана: совесть его теперь была чиста, он сделал все, что мог.

Профессор еще не проснулся.

Старуха служанка, открывшая Иштвану дверь, приняла его недоверчиво и даже слышать не захотела о том, чтобы так рано будить вельможного барина. Иштван, услышав эти слова, «вельможный барин», сам понял, что требует слишком многого; сидя в прихожей, он рассматривал картины, висящие на стенах, статуэтки, читал проспекты знаменитых водолечебниц. Сан-Ремо… Ницца… Карлсбад… Каким счастливым, манящим представлялся ему мир: теплое море, комфортабельные отели, здоровье, беспечная жизнь… Наконец, в половине восьмого, в дверях появился профессор.

Взяв экипаж, они помчались домой. Профессор, старый, невозмутимый господин с бородой, кивнул в знак приветствия Вилме и сразу прошел к больному. Не говоря лишних слов, он попросил няньку поднести ребенка к окну и, сунув в рот ложечку, осмотрел ему горло. Лицо его, всегда спокойное, почти равнодушное, вдруг потемнело, словно сама болезнь отразилась на нем.

— Да ведь… — начал было он с гневом и тут же себя оборвал.

Убрав ложечку, он почти грубо велел уложить ребенка снова в постель.

— Кто его лечит? — спросил он, не скрывая возмущения. — Это же… — Он снова сдержался.

Послали за Гашпареком, но того дома не оказалось, его тоже «вызвали к тяжелому больному».

Профессор достал шприц, сделал ребенку укол. Затем сел возле постели Иштванки. Несколько долгих минут, показавшихся родителям бесконечными, он слушал его пульс, прикладывал ухо к сердцу.

— Лучше ему? — спросила Вилма.

Профессор, не отвечая, снова наполнил шприц и стал ждать. Он оставался возле больного четверть часа, затем в другой комнате написал записку домашнему врачу и наказал родителям: как только тот появится, пускай сразу же свяжется с ним.

Мать и отец, оцепенев, стояли возле постели сына, слушали свистящее его дыхание, мучительный кашель. Им хотелось заткнуть себе уши.

Гашпарек прибыл в полдень. Посмотрел на ребенка, пожал плечами. Сейчас он не говорил ничего.

— Спит как будто, — сказала Анна. — Немного храпит.

— Может, теперь ему лучше станет? — жалобным голосом спросила мать, глядя на доктора.

Гашпарек напустил на себя высокомерно-загадочный вид и уклонился от каких-либо разъяснений.

— Нельзя терять надежду, — сказал он, как всегда в таких ситуациях, ибо картина и ему уже стала ясной. — Мы имеем дело с весьма сложным случаем. — И он произнес длинное латинское слово.

Иштван, плохо понимая, что делает, вышел на улицу, долго бродил там без всякой цели, затем зашел в лавочку, где продавались игрушки, и купил шкатулку: из нее, если нажать кнопку, выскакивал чертик. Барышня за прилавком сочувственно посмотрела ему вслед. Здесь, как и в аптеке, легко узнавали несчастных родителей, которые, почти ничего не видя от слез, просят что-нибудь для больного ребенка.

Едва не бегом возвращаясь домой, он взглянул на окна своей квартиры. Там, как обычно, висели плотные занавеси.

Он ощутил облегчение; почему-то он ожидал увидеть нечто ужасное, совсем не то, что всегда, — например, открытые настежь окна, из которых доносятся плач и крики, — что-то такое, чего он не мог бы перенести.

Немка взяла шкатулку и подошла к кроватке. Слышно было, как щелкнула крышка и вылетел на пружинке чертик.

— Schau her, mein Katzerl![87] — сказала Анна. Но Иштванка не взглянул на нее, и она положила игрушку на стол.

Долго не было слышно ни звука. Анна не шевелилась; мать, сложив на коленях руки, смотрела на сына. Иштван стоял у окна, напротив, над бакалейной лавкой, была вывеска: «Кальмар и К°». Он долго размышлял о том, что знает лишь господина Кальмара, который в этот момент стоял в дверях лавки, возле мешка с фасолью, и кланялся, здороваясь с покупателями. Кто же скрывается под этим «К°»? Он вдруг заметил, что произносит эти глупые мысли вслух. Ладони его покрылись холодным потом.

Иштванка умирал. Его маленькое, слабое тельце боролось с огромной, безжалостной смертью, которая с одинаковой легкостью справляется и с трехлетним ребенком, и с семидесятилетним старцем. Спустя полчаса он скончался.

Тихий, крохотный, как воробышек, лежал на подушках Иштванка; не быть ему уже ни гусаром, ни артиллеристом, как предсказывал доктор Гашпарек, а только усопшим младенцем.

Однако лицо его изменилось. Маленький нос заострился, стал больше, отчего все лицо посерьезнело; лоб казался более выпуклым, чем при жизни; он выглядел зрелым, значительным, словно взрослый. Красный прыщик на верхней губе все еще пламенел. Но постепенно и он начал гаснуть, бледнеть.

5

Был момент, когда дом, казалось, сошел с ума. Хлопали двери и оставались распахнутыми, падали с грохотом стулья. Вилма с распущенными волосами бросилась на незастеленную кровать, Иштван стоял у двери, опершись о косяк.