Избранное - [144]

Теперь, когда он снова взял в руки карты, азарт, словно вернувшаяся болезнь, стремительно завладел им и приковал к столу; вся решимость его и воздержание безвозвратно исчезли. Но за картами он отдыхал. Когда начиналась игра, стрелки часов останавливались, времени более не существовало.

Ничто на свете не дает забвения надежнее, чем зелье, которое варят на этой ведьминой кухне. Люди, на улице не способные обменяться друг с другом и парой слов, здесь часами самозабвенно играют, как дети в песке. Они живут этим; обыватель понять их не может. И нельзя сказать, чтобы они внушали отвращение; настоящий картежник не себялюбив. Деньги для него не цель, а средство, проигрыш или выигрыш — только перст судьбы, указующий, далеко ли он может зайти в риске. Он мечтает об огромных деньгах, но затем лишь, чтобы постоянно удовлетворять свою страсть. И когда он спускает все до последнего, не бедность страшна ему, а сознание неудачи и горечь, что дальше играть невозможно. Таким игроком был и Иштван.

Он выигрывал и проигрывал немалые суммы; они примерно покрывали друг друга. Но карты сообщали жизни иную, романтическую окраску, как некогда, в юности, первая большая любовь. Он верил в потусторонние силы и ценил азарт более жизни. Это волшебным светом озаряло его будни, серые утренние часы и однообразные вечера. Игра не прекращается, когда мы встаем из-за карточного стола: мозг продолжает работать, мешая красную и черную масти. Так было и с Иштваном: он продолжал играть и не держа в руках карт. Даже людей он делил на масти. Они представлялись ему хорошими и дурными, приятными и неприятными, счастливчиками и неудачниками; он узнавал их по тайным приметам. Он начинал шаг с правой ноги — потому что другие обычно ступали с левой. Иногда у него возникали навязчивые желания. Неодолимая сила вдруг заставляла его остановиться на улице и незаметно коснуться, например, стены дома, мимо которого он проходил.

В последнее время он стал проигрывать. Друзья, видя, что счастье ему изменило, уговаривали его бросить карты. Но он продолжал играть и спускал все больше и больше.

— Когда ты бросишь? — спрашивали его.

— Завтра, — отвечал он, а на другой день снова садился за столик.

Жизнь его протекала однообразно. Спал он плохо, часами лежал в постели с открытыми глазами, слушая шум дождя на крыше гостиницы. Заснув к утру часа на два, вставал, пил крепкий чай с ромом, выкуривал сигарету и уходил, часто даже не умываясь. Вечером, собираясь идти в клуб, брился, тер спиртовым раствором лоб, надевал свежую, накрахмаленную сорочку с бриллиантовыми запонками. Под цветными лампами карточного зала он появлялся собранным, свежим, неотразимым. Его ждали; игра начиналась. Он обычно сдавал банк. Против него находился крупье, который широкой лопаткой сгребал тысячные банкноты, серебряные и золотые монеты — или выплачивал выигрыш, всегда с холодным и равнодушным лицом. Вокруг, в густом сигарном дыму, сидели прочие игроки, знакомые и незнакомые, худые и толстые, скупые и моты, все чем-то неуловимо похожие друг на друга, словно братья. Иштван был молчалив, лишь кивком головы отмечая удачу или неудачу. Когда крупье отсчитывал деньги, он, закрывая глаза, опускал на грудь голову и засыпал на минуту-другую.

В этот вечер он играл уже пять часов без перерыва. Пальцы сводило от однообразных движений, он машинально сдавал карты. Взглянув на свои, швырял их на стол. Сегодня он постоянно выигрывал. Банкноты лежали возле него горкой. Народу в зале было немного: несколько заводовладельцев, торговцы, с сонным видом выкладывающие на стол деньги, один отчаявшийся игрок, который всегда встречал в клубе утро, и маленький, бледный горбун, сидящий напротив. Другие стулья были пустыми.

Иштван уже сдал, когда отчаявшийся неудачник попросил себе еще карту.

Он взглянул на него, но не понял, чего тот хочет. Затем, собрав все силы, пододвинул ему карту.

Как это часто бывает, когда долго находишься в большой компании, он вдруг увидел весь зал и себя самого как бы со стороны, глазами попавшего сюда извне человека. Увидел и содрогнулся: что он здесь делает? Ему показалось, что руки его и лицо вымазаны какой-то мерзостью. Он сам себе был противен.

По своей привычке он слегка склонил голову: так сильно стучала в висках кровь. И тут, неожиданно, без какой-либо явной причины, ему вспомнился сын. Два года уже он не думал о нем так живо. Он увидел Иштванку в матросском костюмчике, на котором мог различить каждую складку, каждую пуговицу, даже синие якоря на воротнике. Лицо сына было бледным, лоб — выпуклым, на верхней губке горел яркий прыщик. Да, думал он, сына уже нет в живых, но память о нем не пугает. И не надо со бояться. Глаза мальчика спокойно смотрели на него из глубины времени.

— Еще карту, — сказал неудачник.

Игроки подняли головы: банкомет был необычно рассеян и даже растерян. Лицо его покрывала смертельная бледность.

Он вытер лоб.

— Прошу прощенья, — сказал он, — мне немного не по себе. — И он сдал карту.

Потом встал, затолкал в карман деньги и вышел из клуба.

На улице мела вьюга, скрипели под ветром водосточные трубы, раскачивались фонари на столбах. Холодный воздух освежил ему голову.