Избранное - [145]

Но дома, придя к себе в номер, он снова невольно стал думать о сыне. Он даже покашлял, чтобы хоть немного рассеять зловещую тишину и не чувствовать себя таким одиноким. Потом вслух произнес его имя, бросился на кровать и разрыдался.

7

На другой день — впервые после развода — он пошел навестить Вилму.

Она жила на третьем этаже мрачного дома, в двухкомнатной квартирке, окнами выходящей во двор. Пахло камфорой; ее положили в рояль против моли, словно этому ветхому инструменту что-то еще могло повредить. Иштван смотрел на мебель: она казалась низкой, недружелюбной, какой-то убогой, серой. В квартире стояла тоскливая тишина, какая бывает в бездетных семьях.

Дверь открыл Дюла, который по возрасту почти годился ему в сыновья; он встретил Иштвана с подчеркнутой вежливостью, приличествующей молодому человеку в обращении со старшими. Они пожали друг другу руки, Дюла даже слегка поклонился. Он был в домашнем халате, в руке держал рейсфедер — видимо, гость оторвал его от стола, на котором меж пузырьков с тушью валялись листы ватмана, исчерченные вдоль и поперек. Иштван взглянул на бумаги.

— Что за чудные, длинные, прямые линии, — сказал он, чтобы как-то начать разговор, и подумал, что жизнь у этого юноши такая же прямая. Он завидовал его трудолюбию и упорству.

За два прошедших года Дюла возмужал, посерьезнел; он больше молчал, на вопросы же отвечал рассудительно. Тонкие его пальцы часто приглаживали густые волосы.

Иштван заговорил про какой-то счет, который ему нужно обсудить с Вилмой; в последнее время нет-нет да приходят такие счета, которые давным-давно оплачены.

Пока шел деловой разговор, Дюла, присев на подоконник, молчал; потом попросил прощенья и вышел, тактично оставив их ненадолго вдвоем.

— О, — сказал Иштван, сейчас лишь заметив, что Вилма неважно выглядит, — вы не больны? — И пристально посмотрел ей в глаза.

Про себя он подумал: «Неужели она тоже?»

— Нет. Это просто нервы.

— А вообще у вас все в порядке?

— Да, — тихо и искренне ответила Вилма, — все в порядке.

— Берегите здоровье. Побольше свежего воздуха, побольше спать. Вы сегодня немного бледны.

— Знаю, — сказала она. — Голова болит.

— Это не страшно, — продолжал Иштван, — но запускать все же не стоит. Надо узнать причину, тогда хороший врач вылечит вас в два счета. Может быть, малокровие? Или просто нервы шалят? Но это уже действительно дело медиков. Только, очень прошу вас, обращайтесь к хорошим врачам. Не к кому придется. Вы ведь помните…

Уже собравшись идти, он попросил что-нибудь, оставшееся от сына; переезжая, он ничего с собой не захватил.

— Достаточно одной фотографии, — сказал он.

Вилма достала коробку, полную фотоснимков. Иштванка был тут и в грудном возрасте, с округлыми, словно ниточкой перевязанными ручками, в белых вязаных башмачках; и на санках, в теплом пальтишке, с мишкой и куклой; на мгновение они словно вновь вернулись в те печальные дни. Пришел Дюла и встал у дверей, не решаясь тревожить их горе, принадлежавшее только им двоим.

— Мне бы хотелось ту, — сказал Иштван, — где он в матросском костюмчике, без шапки, так что лобик его виден, такой красивый, выпуклый.

— Вот эту?

— Да, — он взял фотографию. — Какой он милый. Бедняжка.

— Бедняжка, — вздохнув, повторила Вилма. — Тут уже видно, что ему недолго осталось жить.

— Я бы этого не сказал.

— Шейка тоненькая какая, — Вилма пальцем погладила изображение сына.

— Нет, — сказал Иштван. — Здесь он сильный, здоровый ребенок. Смотрите, какие плечи, какой лоб.

— Зачем вы так говорите? Вы же знаете, он постоянно болел.

— Два раза всего. В годовалом возрасте… и тогда… В последний раз. — Иштван поднял брови.

— Все равно его уже нельзя было спасти, — сказала Вилма.

— Нельзя было, — повторил Иштван неестественным тоном, как актеры на сцене. — В самом деле нельзя было спасти.

Спустя два дня, в послеполуденный час, когда Иштван с открытыми глазами лежал на диване, в дверь постучали.

Это была Вилма.

— Простите, что я беспокою вас.

— Ах…

— Мне очень нужно было прийти к вам. Тот счет… и прочее… С тех пор, как вы были у нас, я себе покоя не пахожу…

— Не понимаю.

— Полно, не притворяйтесь. Вы начали прежнюю игру и счастливы, что можете меня мучить. Прошу вас, оставьте это.

— Если я вас обидел, простите.

— Думаете, я не поняла, что вы хотели тогда сказать? Что ребенок был здоров и мог бы еще жить. И что это я во всем виновата.

— Ничего подобного у меня и в мыслях не было.

— Тогда к чему вы все это говорили? Четырех лет вам мало? Вы хотите еще? Очень, очень жестокая шутка, — говорила она, дрожа от ненависти.

— Я дал слово, что больше…

— Я не об этом, — сухо прервала его Вилма. — Я хочу лишь, чтобы вы честно сказали все, что думаете. Ведь я тоже много терзала себя.

— Что ж, если хотите…

— Разве мы не все сделали, что могли? — задыхаясь от волнения, перебила его Вилма. — Разве мы не ухаживали за ним, не бежали за доктором, разве мало пролили слез?..

— Конечно… — вставил Иштван.

— Тогда ночью я же сразу вас разбудила. Я просила вас, умоляла помочь. А вы сидели себе на диване, — господи, я это будто сейчас вижу — и зевали, в ночной рубашке, а у меня так колотилось сердце, я уже тогда подозревала плохое. Но вы сказали: подождем до утра.