Избранное - [147]

Спустя какое-то время она написала Иштвану и назначила встречу на раннее утро в маленьком малоизвестном кафе.

Иштван был точен. Он тоже ждал возможности встретиться с ней. При виде друг друга в глазах их блеснула радость, замешенная на ненависти.

— Мне очень плохо, — сказала Вилма, — щадите меня хоть немного.

Однако не прошло и пяти минут, как оба, забыв обо всем, пустили в ход прежние беспощадные аргументы. Первой начала Вилма. Внешне спокойно она вспоминала свою тревогу в первые дни, когда у ребенка обнаружился жар, его жалобы; потом, как обычно, добавила:

— Бог отнял его, бедняжку, у нас.

— Зачем говорить такое? — сказал Иштван. — Вы же так сами не думаете.

— Вы не верите в бога, — перешла она в нападение, — и не верили никогда. Вы всегда были безбожником.

— Бог, — ответил Иштван, — не убивает невинных детей.

— Кто же его убил?

— Мы, — спокойно, решительно сказал Иштван.

— Я? — прошептала она, побледнев и в исступлении потеряв голос.

— Я не сказал, что вы. Мы! Мы оба. Я и вы, потому что мы недостаточно любили друг друга. Мы не сговаривались, но действовали весьма хитро.

— Чушь, — сказала Вилма, с бесконечной ненавистью глядя на бывшего мужа. — Я души в нем не чаяла… я и сейчас готова вот этими пальцами вырыть его из могилы.

Они пили коньяк, рюмку за рюмкой, и беспрерывно курили. Вилма как раз попросила еще сигарету.

— Вчера я носила ему цветы, — сказала она, когда молчание стало тягостным.

— Да? — Иштван пожал плечами. — А я никогда не хожу на кладбище. Только раз был, один-единственный раз, да и то пожалел об этом. Какой в этом смысл, объясните мне, ради всего святого. Ни ему от этого пользы, ни нам. Я там смотрел на людей, пришедших к могилам близких. Бедные, они словно ищут что-то, какую-то вещь, которую там потеряли, и никак не хотят смириться с пропажей, все возвращаются туда, где, им кажется, она должна быть, ищут как одержимые и, разочарованные, уходят. Ведь потерю все равно не найти… И еще эта дьявольская новейшая выдумка: отвести детям особый участок… вроде детской комнаты. Зеленые холмики — крохотные, словно игрушечные. А под ними — девочки, мальчики, которые пришли в этот мир на год-два и исчезли, узнав головную боль и жар. Даже вкус черешни им, глупым, еще не знаком, а они уже умерли настоящей смертью. Вся история их жизни — там, на кресте или на могильной доске. Петерке, жил два года… Яношка, Пирошка, Эржике… Больше о них и сказать-то нечего. Но что меня там потрясло — молчание. Безбрежное, бесконечное молчание, которое громче, чем крик, возносится к равнодушному небу. Для чего все это? Я подумал о детских площадках, где дети играют в мяч, кричат, прыгают. А тут они молчат, как взрослые.

Он посидел, успокаиваясь, затем продолжал:

— Вообще-то все это меня мало трогает. Волнует меня другое. Знаете, я часто думаю, например, о священнике, который венчал нас, заклиная любить друг друга. Бедный старик, он, наверное, сам не понимал все значение своих слов. Он сказал тогда: любовь есть жизнь. И наверное подумал при этом: если нет любви, это смерть. Кто не любит, тот убивает. Убивает всегда.

В глазах Вилмы загорелась надежда. Она еще раз рискнула его опровергнуть.

— Когда я размышляю обо всем этом, мне все же ясно: это ваша вина. Вы — мужчина, ваше слово — главное в доме. Тогда вам надо было немедленно действовать. А вы не стали. Помните: когда он болел в первый раз, вы среди ночи бросились за врачом, лишь пальто набросив на ночную рубашку, а потом полчаса стояли перед аптекой, в снегу. И принесли лекарство. И Иштванка быстро поправился.

— Помню. Но тогда вы любили меня.

Они долго еще сидели вместе, просматривая газеты.

Спустя какое-то время Иштван снова заговорил.

— Послушайте, — сказал он безжизненным голосом, и Вилма подняла на него взгляд.

Она знала, что последует дальше. Он опять будет мучить ее, без всякой жалости разбередит рану, которая вот уже несколько лет не затягивается. Однако она не сопротивлялась. Лучше острая боль, чем бесконечная, ноющая. Она внимательно слушала Иштвана.

— Была у нас в доме служанка. Верой ее звали. У нее родился ребенок, неизвестно от кого, несчастный, никому не нужный сиротка. Два месяца она его кормила. А потом, как-то вечером, когда в комнате никого не было, положила его на постель, накрыла одеялом, периной, сверху еще подушкой, чтобы даже писка не было слышно, и навалилась всем телом.

Вилма подняла пальцы к вискам; ей хотелось зажать себе уши. Но она продолжала слушать.

— Вера подождала минут десять. А потом оставила труп и вышла. В тот же день ее арестовали. Случай обычный, о таких часто пишут. Я вчера это вспомнил, когда долго не мог заснуть и размышлял обо всем.

Иштван с пепельно-серым лицом смотрел Вилме в глаза.

— По-вашему, она невиновна? — спросил он.

Вилма не отвечала.

— Что до меня, я считаю ее преступницей, — продолжал он. — Закон — тоже. Она получила десять лет. С тех пор, наверное, уже отсидела. В тюрьме «Мария Ностра». Давно, я думаю, на свободе и если жива, то, быть может, счастлива. Ибо кто понес расплату за совершенное, тот, по крайней мере, спокоен. Возможно, и замуж вышла…

Они, не глядя друг другу в глаза, расплатились и разошлись.