Избранное - [3]

Вышло так, — говорил Артур, — что это зависит только от того, будет тебе нравиться этот сериал или…

Нет.

Это никак не связано с жизнью. Вкусы, предпочтения, условия существования — все меняется, когда попадаешь в кинотеатр, и видишь начальные титры. Не бывает так, чтобы сериал нравился первые десять серий, а потом надоедал. Так же как невозможно и обратное — сначала скучно, а потом как-то втянулся… Нравится он или нет — становится ясно сразу, с первых кадров, с титров, с музыки за черным еще экраном.

Дай мне тот стакан попкорна, — говорил Артур, — и выключи телефон.

Все равно звонить некому. Здесь… блокируется… сигнал.

Не оборачивайся

У меня был друг. Друг-художник по имени Януш. Друг-художник, который всю жизнь рисовал чудовищ. Чудовищ-не чудовищ, но одно чудовище по праву: деревянную куклу-волчок с двумя лицами. Деревянную куклу-волчок с двумя лицами рисовал мой друг-художник по имени Януш Ключевски. Всю жизнь рисовал ее Януш.

Он жил в пригороде Кракова, в трехэтажном доме советской постройки. Доме, единственном на всей улице имевшем одну дверь на саму улицу. У остальных домов подъезды выходили в другую сторону. И ничего в этом не было странного или неправильного. Улица никогда не видала асфальта. Грязь и слякоть — вот что заполняло эту улицу тогда, когда не заполнял снег.

Януш жил один в одной квартире. В его квартиру вела единственная дверь с улицы. Одна дверь на одну квартиру. Одна дверь на всю улицу. Он жил один, и я ходил к нему в гости.

(На днях я приехал туда, в надежде, что квартира еще свободна. И дверь не заперта, как бывало всегда ранее. Я приехал в надежде; и увидел огромные дома из стекла и бетона. И асфальт между ними. Нет уже дома, и двери, и Януша нет за ней.)

Я однажды спросил его. Я спросил — Януш, почему ты рисуешь куклу с двумя лицами? Почему, Януш? Он ответил, что когда-то прочитал книгу Кена Кизи. В книге Кена Кизи упоминалась автобиография Вуда. Автобиография Роберта Вуда, где тот рассказывал об опиумном видении. В конце видения Вуду явилась кукла цилиндрической формы и с двумя лицами. Кукла, внизу заканчивающаяся острым конусом. Потому — сказал Януш. Потому я и не могу рисовать ничего иного. Не могу. Не могу. Мне надо нарисовать ее так, как надо нарисовать ее.

Януш лукавил. Он мог рисовать другое. Я был у него в гостях и видел в уборной картину. Полотно было закапано водой из бачка, краска слегка оплыла, но картина осталась картиной. Я видел: берег, океан и корабль в океане, недалеко от берега. Людей на берегу, отвернувшихся от океана. Людей на корабле, отвернувшихся от берега. И пробоину в борту корабля (который тонул).

Я взял картину и принес Янушу. Почему — спросил я — они не спасаются? Почему не спасаются люди с корабля?

А куда им деться? Спросил Януш. Им некуда деться — сказал Януш.

Но ведь берег рядом — удивился я. Почему они не плывут на берег?

А берега нет — сказал Януш. Нет берега для них, они не видят берега — так сказал Януш.

Я вернул картину обратно. Люди так и не посмотрели друг на друга. Люди так и не узнали о существовании друг друга.

Януш исчез однажды утром. Оставил записку на подоконнике — тезка все-таки пришел. Куда пришел тезка — не написал. Ни Януш, ни тезка. Наверное, к Янушу пришел тезка. Что за тезка — я не знаю. Может, Янус. Исчез Януш, исчез и никогда не нашли его тела. Исчез, и его признали мертвым через полгода.

И не осталось от Януша статей в газетах. Не осталось страшных картин Януша. Не осталось куклы с двумя лицами. От него осталась только память — и та у меня, и та весьма расплывчатая.

Память и одно полотно, которое он подарил мне. Там ты — так сказал мне Януш. Но ты не нарисован, ты смотришь глазами картины — сказал Януш. Ты — зритель, который смотрит туда — объяснил Януш.

Там был коридор. Коридор, сходящийся где-то далеко в острый тупик. А близко-близко, на расстоянии вытянутой руки — кукла-волчок с двумя лицами. Слегка наклонившись на бок, она вращалась, и уже собиралась повернуть ко мне одно из своих лиц. Одно из идеальных лиц, полностью лишенных эмоций.

Януш мне не сказал, но я знаю. Он мне не сказал, но я знаю, что там, в картине, у меня за спиной стена.

Горящая хижина

Однажды Петя совершил предательство.

Поступок сам по себе плохой, да ещё к тому же матушка человеческая природа не обделила Петю совестью, и он начал отчаянно себя бичевать. Так как человеком он был не очень сильным, исправлять ошибки не получалось никогда. И Петя, как и полагается слабаку, по-черному пил. Японец на его месте уже много раз выпустил бы себе кишки.

Так вот, совершил Петя предательство. Две недели беспросыпного пьянства не помогли. Каждый день, немного приходя в себя от синьки, Петя всё вспоминал, и ему отчаянно хотелось пойти на чердак, взять дедово охотничье ружье и высадить мозги из пылающей болью головы. Но Петя не делал этого. Вместо чердака, он лез в погреб, где добывал очередную бутылку поганого пойла и глушил его из горла. Пол-литра — и мир снова пропадал, как будто и не было никакого мира.

Но две недели прошли без результата, самогон заканчивался, а Петя чувствовал себя всё более и более дрянным подонком. И вот однажды днем, проснувшись с очередного похмелья, он спустился за пойлом и обнаружил, что осталась одна бутылка. Хватило оной всего на пару часов. Петя, допив остатки жидкости, впал в ярость.