Избранное - [83]

— На этом пути Болгария достигнет идеала Беллами…

И достигнет, не замешкается. Почему бы и не достичь этого, когда все меры уже приняты: академия художеств, почитай, уже готова. Хлынут во все уголки Болгарии доморощенные гении-архитекторы во главе с бай Ганю в роли божественного Санцио, и дело в шляпе. Что же касается «презренной черни» — господь с ней…

А после этого попробуй сказать, что господин Сесе́ несимпатичен — да если уж и он не симпатичен, тогда…

София, 18 декабря 1895 г.

Перевод К. Бучинской и Ч. Найдова-Железова.

ТОРЖЕСТВУЮЩАЯ БОЛГАРИЯ {99}

(Письмо Ивана Александровича Хлестакова к его возлюбленной)

Дорогая Машенька,

Спешу уведомить тебя о незабвенном моем пребывании среди болгар. Я до такой степени ошеломлен приемом этих милых людей, что не знаю с чего начать. Торжества сменяются торжествами, угощения следуют за угощениями, а шампанское, дорогая Машенька, рекою льется. Ах, если бы ты знала, милочка моя, как я сожалею, что ты не со мною. Я должен признаться, что Болгария не такая уж дикая страна, как мы с тобою предполагали. Газеты наболтали, что будто бы палочники по улицам расхаживают, ничего подобного я не встретил. Меня поместили у какого-то сановника; человек он в сущности ужасно глупый, но любезный до неимоверности. В распоряжении моем целый роскошно обставленный этаж. Хозяин, вероятно, богатый человек и при том весьма недурно объясняется по-русски. Учился он где-то в России и, потому ли или же в мою честь, угощает меня исключительно русскими кушаньями. Я чувствую себя вполне как дома. Можешь себе представить — меня блинами угощали, да еще какими! И икра, и сметана, и семга, и анчоусы — прелесть.

А князь у них какой, Машенька! Я удивляюсь, как это болгары не могли до сих пор оценить его достоинства. Да это премилый человек; это я тебе говорю находка для Славянства, другого такого и найти нельзя, ей Богу. Как долго мы заблуждались насчет этого принца. Впрочем «братушки» виноваты, они нас ввели в заблуждение. Узурпатор! Какой он узурпатор? Если бы ты знала, как он нас любезно встретил во дворце своем, как чаем угощал. Душа человек! Болгары даже не достойны его, ну что же, великодушие Государя Императора неиссякаемо, он простил им и в знак своего благоволения утвердил властвовать над ними этого прелестнейшего князя. И народ, понятно, ликует… Обряд миропомазания прошел великолепно. Досадно только, что нянька маленького принца явилась в церковь как ворона в черном платье; это вероятно иезуиты проклятые устроили. Я заметил городскому голове: «Отчего — говорю — не сошили этой бабе белое платье». Он ужасно сконфузился.

Я могу теперь похвастаться, что изучил всю Болгарию. Между замечательными личностями, кроме принца, обращает на себе внимание некий господин Горбанов{100}. Воплощенная добродетель! А вино какое у него, Машенька — что твое Воронцовское! Удивительно, что такой умный человек не был до сих пор ни разу министром. Впрочем, болгары, как видно, завистливый и злой народ, они как будто хотят съесть один другого. По всей вероятности и Стамбулов был хороший человек, но его из зависти оклеветали и погиб бедный… Конечно, он был немножко энергичный, это правда, но поди-ка ты управляй этими бунтовщиками; не по головке же их гладить, понятно!

Рядом с Горбановым надо упомянуть о господине Централове{101}. Его и Поповым зовут, так что не знаю в сущности, как его настоящая фамилия. Он состоит директором Клуба Народной Партии. В этом клубе в нашем распоряжении дали три комнаты. Нас много собралось корреспондентов: тут и Манилов, и Ноздрев, и Собакевич, и Репетилов. (Странно что Коробочки нет!) И, главное, все такого мнения, что Европа осталась с носом… Мы здесь строчим свои корреспонденции в неизменном присутствии господина Централова, который ни на секунду нас не оставляет и не допускает к нам никого. Это, вероятно, чтобы нам не мешали. Человек он весьма любезный; одно только мне не нравится, что чересчур уж нахально заглядывает в наши письма. Обычай, что ли у них такой — черт его знает. Он называет себя писателем и поднес даже свои сочинения. Я не знаю что делать с этими «сочинениями». Возьму да и выброшу их.

Упомяну еще о Раче Петрове{102}, военном министре. Говорили, будто этот господин недолюбливал русских и это потому говорили, что он когда-то расстрелял десяток офицеров в Рущуке. Какое заблуждение! Помилуйте, да это отчаяннейший русофил. Он говорит по-русски, учился в России, живет роскошно — что же они еще от него хотят, не понимаю. Они и о господине Начевиче{103} тоже что-то нехорошее печатали в своих газетах, однакоже оказывается, что он добрейшая душа, веселый такой, откровенный, расцеловать бы его, ей Богу. Он впрочем, не угостил нас, скотина этакой; вероятно немножко… А немцев ненавидит — страсть.

Городской голова Моллов — это настоящий москвич: борода окладистая, рожа мужицкая, богат как Крез и угощает не хуже генерала-губернатора. Не можешь себе представить, Машенька, какой он добрый человек. Речь зашла как-то о Цанкове (помнишь, старика, болгарского патриота?), я и говорю Моллову: «Устройте — говорю — какой-нибудь Государственный Совет или что-нибудь в этом роде и поместите туда этого старика, чтобы он не умирал с голоду». — «Хорошо — говорит, — можно, только, признаться, он немножко виноват; но… ничего». Представь себе, какая доброта, а? Он даже к эмигрантам снисходительно относится.