Избранное - [18]

Винцо и Верона свыклись друг с другом за миской картошки и жили бедно, скромно, насколько позволяли средства. Совьяр надолго замкнулся в себе, сторонился людей. Многие сразу после войны зажили на широкую ногу, думали только о себе и знать не хотели тех, кого жизнь основательно потрепала. Но с некоторых пор в деревне что-то переменилось; тогда-то и приобрел вес и авторитет Винцо Совьяр со своей явной бедой и скрытым бунтарством, причиной которого была опять-таки его деревянная нога.

Хозяева победнее, отчаявшись прокормить семью каторжным трудом на своих крохотных наделах, оставляли надрываться на поле жен и детей, а сами уходили кто на лесозаготовки, кто на ближние лесопилки. Тяжелая это была работа, и чем тяжелее, тем меньше за нее платили. Тут рождались в голове новые мысли, мужики вели какие-то разговоры, кое-где даже читали газеты, ходили разные слухи, разрастаясь до сказочных размеров, свидетельствующих об одном: людей никогда не покидает вера в лучшее будущее. Приходили домой те, кто работал на железной дороге, и приносили вести о демонстрациях рабочих, о массовых забастовках, пересказывали то, что услышали в поездах, на станциях. От всего этого в головах начинало проясняться. На последних парламентских выборах оказалось, что в деревне четырнадцать голосов подано за коммунистов. Откуда только они взялись, эти голоса! Нельзя же поверить, что кого-то могли сбить с толку речи Совьяра. Судили-рядили об этом долго, поговаривали даже, что некоторые бабы перепутали при голосовании номер избирательного списка. Старостиха первая спохватилась и призналась в этом, и хотя прошла уже целая неделя, староста все-таки хорошенько ее вздул.

С того времени Винцо Совьяр павлином расхаживал по деревне, если можно так выразиться, при его деревянной ноге. Успех коммунистов он приписывал себе. Впрочем, с ним никто и не спорил. Действительно, вокруг него собралось несколько парней и мужиков помоложе, все вместе они образовали нечто вроде деревенской ячейки.

После выборов ожидали чуда. Больше года ждали сложа руки.

В один апрельский день, когда полная соков земля ожила, а солнце напоило каждую почку на деревьях сладким дурманом, Винцо Совьяр обходил свой маленький огород. Тяжело вздыхая, нагибался над теплыми комьями земли, растирал их пальцами, расчищал граблями грядки и своей единственной ногой пытался утоптать и выровнять узкую тропку. Но все его старания шли насмарку, потому что, пока он утаптывал землю здоровой ногой, деревянная уже выдавливала рядом круглую глубокую ямку. Наконец ему надоело, и он бросил это бессмысленное занятие. Подойдя к плетню, Совьяр начал поправлять прутья, чтобы не осталось ни единой большой щели и куры не пробрались на грядки с горохом и фасолью.

За плетнем, где мутной талой водой шумел ручей, уже показалась первая травка. Вокруг голого кустика нерешительно расхаживала коза на длинной веревке. Несколько клочков травы она не хотела признавать пастбищем.

— Козя, козя, на! — позвал Совьяр, пребывая явно в хорошем настроении оттого, что светит солнце, что ему есть с кем поделиться своей радостью. Коза устремила на него зеленовато-янтарные глаза с черными узкими зрачками, придававшими ей выражение радостного ожидания. Потом принялась снова ходить вокруг кустика по мшистому склону, осторожно переставляя копытца.

На белой подсохшей дороге, которую пересекал ручеек, показалась фигура Твардека. Свернув к плетню, он спросил, будто не веря собственным глазам:

— Вы дома?

— Дома, — нехотя ответил Совьяр. — Что новенького принесли в нашу деревню?

— Да ничего особенного, — помолчав, протянул Твардек. Видно было, что пришел он неспроста, но пока не хочет открывать карты.

Зашли в избу. По низкому черному потолку ползали первые слабые мухи, от очага в углу доносился густой смолистый запах еловых веток.

— А где баба?

— В деревне… помогает людям огороды копать.

Твардек наклонился к самым камням, покачал большой головой и медленно произнес:

— Так. В деревне… Вашей жене приходится батрачить. Нельзя сказать, что дела у вас идут блестяще, верно?

— Сами знаете… Скажете тоже — блестяще! — Совьяр желчно засмеялся и сжал кулаки. — С моей пенсией да с жениной пашней… Нас ведь четверо… и едим-то всего два раза в день. На большее не хватает.

Твардек внимательно слушал. Не потому, что горел желанием помочь, нет, у него одно на уме — нажиться. Поэтому он и не перебивал Совьяра и каждое его слово старался истолковать себе на пользу. Твардек в первую очередь торговец и только потом человек. Каждую неделю он является из Силезии, обходит словацкие приграничные села и за низкую, до смешного низкую цену выманивает у людей то, в чем они отказывают себе, что вынуждены отрывать от детей ради того, чтобы добыть немного грошей. У Твардека несколько помощниц, которые скупают и полными корзинами увозят в Силезию, в Тешин, яйца, масло, сыр, живую птицу. Эти бабы умели торговать; сговорившись между собой, они до предела сбивали цену, наживались сами да и Твардеку доставался солидный куш. Словно клопы, расползались они по селам и под сенью разрешений и патентов, за щитом казенных печатей занимались спекуляцией, сосали кровь из крестьян, отчаявшихся найти другой способ добыть деньги. И хотя этот способ для мужиков был самый горький, они давно смирились со смехотворными ценами, которые назначали им торговки и торговцы. Не имея ни малейшего представления о законах рынка, они еще и благодарили их, потому что если б не было этих пришельцев из Силезии, то не было бы денег, а тогда — что скажешь в налоговом управлении?