Избранное - [10]
— Может быть, — медленно и задумчиво ответил д-р Гавлас тоном человека, для которого эта тема не стоила того, чтобы из-за нее так горячиться. — Может, так оно и есть, как вы себе представляете… Несомненно. Впрочем, иных средств у нас нет. А будет ли толк? Нет ли? Кто знает!
Он говорил, словно балансировал на узеньком гребне горы над пропастью: поставишь ногу не так — свалишься, скажешь не то слово — не выпутаешься. Против воспитания д-р Гавлас ничего не имеет, но… как это осуществить практически? Лекции? Знаем мы эти лекции. Да и все это «воспитание» нам известно! Чертовски сложная проблема!
— Я нынче такой страшный сон видел, проснулся весь в холодном поту, — рассказывал Чечотка в своем трактире. — Утром баба меня спрашивает: «Чего это ты всю ночь ворочался да вздыхал? Не могла тебя добудиться».
Инвалид Винцо Совьяр вертит в руках пустую стопку и молчит. А трактирщик Чечотка все переживает свой сон.
— Снился мне французский фронт. Будто стою я в окопе и смотрю вперед. А передо мной, на самом открытом месте, всего-то в полусотне шагов, на кустике висит котелок. Подбегаю к своим вещам, гляжу — у всех котелки на месте, а мой-то, оказывается, там висит. Я так и обмер со страху. Того гляди, еду будут раздавать, а мне есть не из чего!
Винцо Совьяр с важным видом покачался на лавке и сочувственно заметил:
— И не говори! Лучше сдохнуть, чем остаться без жратвы…
— Выскочил я из окопа — и за котелком! — продолжает трактирщик. — Подбегаю к кусту и вижу: котелок-то полный! Гуляш. Сажусь на землю, прямо в грязь, вытаскиваю из кармана ложку и давай есть. Вот это был гуляш! Ей-богу, моей бабе теперь такого ни за что не сделать.
— Что правда, то правда, — усмехается инвалид, — тогда и картошка была как-то вкуснее.
— Так вот, сижу я в поле и ем. И что интересно: гуляша не убавляется. А в это время немцы открыли огонь, да такой частый, проклятые, точно из сита. Но, странное дело, мне и в голову не приходит хоть бы лечь на землю. Ем себе и ем. И вдруг вижу: прямо на меня с немецкой стороны ползет огромный танк. Немцы стрельбу прекратили, танк прет прямо на меня. Ну, думаю, надо удирать, да вот беда: брюхо у меня расперло до того, что и не сдвинешься. А танк уж близко. И на нем ни души. Я ну кричать, размахивать руками и ногами, а живот все такой же, как глыба, неподъемный. Закрыл я глаза… крикнул напоследок и — о, чудо! — танк перевалил через мое брюхо, а мне ничуть не больно. Даже как-то легче стало. Смотрю: живота как не бывало, и опять я тощий, как щепка. Оглядываюсь: танка нигде нет. А надо мной стоит наш повар и ругается: «Я тебе покажу немецкий гуляш, обжора несчастный! А ну, марш обедать!» Я бегом на кухню. Бегу, бегу… никак не могу добежать. Перебираю ногами на одном месте, вокруг все смеются. У нас тогда рубленую лебеду раздавали, а пока я добежал, в котлах ни крошки не осталось.
— Лопнуть можно со злости. Это самые тяжелые сны… про жратву, — смеется Винцо Совьяр. — Они и меня иногда донимают.
— Нет ничего хуже — вспоминать про войну, даже во сне. И каждый раз, как часы: приснится что страшное про войну — пиши пропало, недели две животом маюсь.
Трактирщик Чечотка в самом деле страдал болезнью желудка. И болезнь его — как верба: сколько ни обрезай ветки, они все равно отрастут. Так и у Чечотки: какими только травами он ни лечился, а болезнь все возвращается.
Перед войной Чечотка уехал на заработки в Америку. Дома остались жена и двое детей. Но война добралась и до Америки. Чечотка был не из тех, кто лишь долларами поддерживал освободительную борьбу чехов и словаков. Он отправился на французский фронт проливать кровь. А после войны вернулся домой легионером[2] со скромными надеждами и с больным, наполовину вырезанным желудком. Тогда все спешили сделать карьеру, искали выгодных местечек. И Чечотка мог стать жандармом, налоговым инспектором или почтовым служащим.
К тому времени постепенно схлынула гигантская волна, захлестнувшая словацкие деревни после переворота[3], когда люди, настрадавшиеся до последней крайности, мстили за свои беды. Убивали нотаров[4] и евреев-трактирщиков, разбивали стекла в их домах, выламывали двери, выкидывали на улицу весь их скарб. Не за то, что они были олицетворением венгерской антисловацкой политики, а потому, что экономически угнетали народ и были недобрыми распорядителями его жизни и смерти. Разгромленные еврейские трактиры зияли слепыми дырами выбитых окон в те бурные дни, когда народ так тянуло выпить. Вот почему Чечотка не ходил ныне опоясанный жандармским ремнем, потому и не рыскал сейчас в темных пограничных лесах, выслеживая контрабандистов.
За заслуги Чечотка получил разрешение открыть трактир. Да что проку от этого разрешения?
Жить, правда, стало легче, но вот здоровья нет. Коли здоровье словно пар над горшком, ничто не радует. А у Чечотки уже шестеро маленьких детей, и их нужно вырастить. Поэтому он не ноет, не клянет судьбу, как Совьяр, и даже нередко приговаривает: «Слава богу, кое-как перебиваемся, грех и жаловаться…»
В корчму ввалилось несколько мужиков. Среди них — Андрей Мартикан, он двадцать лет надрывался в Америке, уже не один год как вернулся, но все его доллары перекочевали к разным мошенникам, и теперь он снова пыхтел на своей каменистой пашне; пришел и Циприан Гущава, мужик крепкой закваски. Не послал ему господь богатства, зато щедро наградил детьми, и его тощее тело в просторной домотканой одежде как бы воплощало нищету всего края; был тут и Адам Шамай, мужик удачливый; он не смог прокормиться на своем крохотном клочке земли, но ему повезло, нашлась грошовая работа на железной дороге. И Юро Кришица, тот самый, кто из своей черной избы, прилепившейся под горой на берегу, мог видеть и действительно видел все и знал каждый тоскливый вздох деревни; и, наконец, Шимон Педрох — балагур и насмешник. Один глаз у него стеклянный, и над своими шутками, от которых мужиков разбирает хохот, сам он смеется только в пол-лица — одним живым глазом, а стеклянный поблескивает тускло, мертво. Поэтому и у его шуток обычно две стороны: смехом прикрывается горе.
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
Жизнь – это чудесное ожерелье, а каждая встреча – жемчужина на ней. Мы встречаемся и влюбляемся, мы расстаемся и воссоединяемся, мы разделяем друг с другом радости и горести, наши сердца разбиваются… Красная записная книжка – верная спутница 96-летней Дорис с 1928 года, с тех пор, как отец подарил ей ее на десятилетие. Эта книжка – ее сокровищница, она хранит память обо всех удивительных встречах в ее жизни. Здесь – ее единственное богатство, ее воспоминания. Но нет ли в ней чего-то такого, что может обогатить и других?..
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.