Избранное: Христианская философия - [4]
Невозможно утверждать, что Декарт читал или в какой-то мере изучал каких-то других схоластических философов, кроме вышеназванных и св. Фомы. Материалы его переписки оставляют полную неопределенность в этом вопросе. Отметим только, что Декарт подтверждал смысл одного схоластического термина у Суареса[18], что он цитирует Петра Ломбардского[19], Дунса Скота[20] и Николая Кузанского[21].
В действительности, отрывочные сведения, предоставляемые нам Декартом относительно его круга чтения, оказываются не очень полезными. С определенностью можно утверждать только то, что иезуитское образование, адекватное представление о котором дают учебники той эпохи, в течение трех (во всяком случае, двух с лишним) лет питало юного Декарта схоластической философией. Что касается более определенных представлений относительно конкретных идей, только сравнение текстов позволит установить, какие из схоластических доктрин были известны Декарту, против каких он хотел восстать, а какие «после рассмотрения их собственным разумом» он просто принял и использовал. Прежде чем подвергнуть такому испытанию картезианскую концепцию божественной свободы, нужно рассмотреть ее саму по себе и в текстах, в которых она представлена.
На первый взгляд, проблема божественной свободы занимает в картезианской философии второстепенное место. В «Размышлениях» и «Первоначалах» Декарт охотно развивает свою концепцию человеческой свободы, но хранит молчание по поводу свободы божественной. От силы то там, то сям фрагмент о творческой мощи Бога напомнит, что все без исключения происходит от этой мощи[22]; или же очень кратко, в нескольких строках Декарт утверждает, что Бог производит все вещи в едином, простейшем акте, потому что Бог одновременно разумеет, волит и производит все вещи[23]. Но ничто тут не позволит неискушенному читателю догадаться, что за этими словами скрывается, быть может, наиболее новаторская и, бесспорно, одна из наиболее плодотворных метафизических концепций Декарта. Какой же может быть причина его молчания или, во всяком случае, его крайней сдержанности?
Это может показаться тем более удивительным, что идеи философа по данному вопросу определились очень рано. В самом деле, уже в 1630 г. в трех письмах к Мерсенну он излагает их в наиболее смелом и парадоксальном аспекте. Он собирается «затронуть в своей физике» некоторые вопросы метафизики, и в частности, доказать, что математические истины были сотворены Богом и полностью от него зависят, как и все прочие сотворенные вещи: «Ведь утверждать, что эти истины от него не зависят, — это то же самое, что приравнивать Бога к какому-нибудь Юпитеру или Сатурну и подчинять его Стиксу или же мойрам»[24]. Декарт просит Мерсенна утверждать противное и оповещать всех, что именно Бог учредил законы в природе, подобно тому как король учреждает законы в своем королевстве. Декарт тут же дает доказательство того, что вечные истины действительно зависят от Бога, который учредил их. В самом деле, ни одна из этих истин не выходит за границы и сферу досягаемости нашего разума. Они врождены нам, следовательно, содержатся в нашем мышлении, и среди указанных законов нет ни одного, который мы не могли бы постичь, если наш ум направит на это свое внимание. Напротив, величие Бога мы не можем постичь, хотя мы о нем и знаем. Но именно эта непостижимость Бога, заставляя нас лучше прочувствовать дистанцию, отделяющую нас от Него, дает нам более возвышенную идею его могущества, подобно тому как величие короля тем больше, чем больше он отдален от своих подданных и чем меньше они его знают. Вот почему мы должны ставить величие Бога, который нам известен, но непостижим, выше вечных истин, которые все постижимы для нашего ума[25].
Разумеется, подобная доктрина может вызвать очень серьезные возражения. Вечные истины представляются нам незыблемыми. Но если воля Бога свободно создала их, мы не можем быть уверены в том, что эта же воля их не изменит, подобно тому, как король может, если захочет, изменить установленные им законы. Тем не менее есть простой ответ на такое возражение. Воля Бога могла бы изменить вечные истины, если бы она была изменчива. Но воля Бога неизменна и вечна, поэтому и созданные ею истины неизменны и вечны[26].
На это, возможно, возразят, что такое решение порождает новую проблему. Если воля Бога незыблема и не может измениться, как можно, с другой стороны, признавать, что она свободна? Но здесь, отвечает Декарт, мы должны склониться перед непостижимым могуществом Бога. Наш конечный разум не может понять, как божественная воля может одновременно быть свободной и тем не менее неизменной; поэтому нам остается только принять это, не пытаясь объяснить. Мы, конечно, вправе утверждать, что Бог может сотворить все то, что мы способны понять, и что Он мог, следовательно, сотворить вечные истины. Но было бы абсурдным утверждать, что бесконечный Бог не может сотворить вещь, непостижимую для нашего конечного разума. Поэтому мы признаем, хотя и не понимаем этого, что Бог одновременно неизменен и свободен. Декарт, впрочем, настолько уверен в своей точке зрения относительно этих различных вопросов, что хочет написать все это в своей физике не долее чем через пятнадцать дней. Тем не менее, в силу своей обычной осторожности, он просит Мерсенна рассказывать при случае об идеях, которые он только что изложил, не называя, однако, его имени; благодаря этому, как он считает, он мог бы заранее узнать, какие возражения будут на них сделаны, и подготовить для них лучший прием
