Избранное - [31]

Нам из Сайгона стоял у окна и рассеянно следил за облаками, которые то набегали, то снова уплывали вдаль по ночному осеннему небу, озаренному луной.

Вдруг он запел:

Я парень фартовый, но богом обижен:

Скитаюсь без счастья, без денег, без крыши.

Последний пиастр и пустая бутылка,

А что будет завтра — сам черт не поймет.

Последние звуки песни секунду-другую дрожали в воздухе, потом утонули где-то в ночной темноте. Холодный ветер зашелестел в кустах в конце сада.

Фигура Нама была похожа на статую, смутно виднеющуюся в полумраке заброшенной пагоды. В голубоватом свете луны лицо казалось серым, как свинец, резко вырисовывались глубокие шрамы.

Нам потянулся, зевнул и, нахмурившись, снова оглядел безлюдную улицу.

Уже двенадцать часов, а Бинь все не возвращается! Нам был встревожен: сможет ли Ты Лап Лы раздобыть для него с женой пару диконов? Удалось ли Бинь сбить с толку легавых?

Ветер шумел все сильнее. Вокруг не было ни души. Беспокойство Нама росло. Он тяжело вздохнул и снова уставился на облака, белевшие вдали на черном фоне неба. Минуту спустя он запел дальше:

А ветер гуляет в дырявом кармане,

По жизни бреду, словно зверь окаянный,

Я, мелкая мошка, на бога в обиде, —

Никто в целом свете не любит меня.

Нам вздрогнул и обернулся: Бинь, тихонько подкравшись сзади, громко крикнула «оа!» и, смеясь, хлопнула Нама по плечу.

Он быстро спросил:

— Ну, как?

— Все хорошо, дорогой! — весело отвечала Бинь. — Два дикона с хвостиком!

— Ну? Кто же это отличился?

Она прижалась к Наму и, улыбаясь, смотрела на него. Нам легонько похлопал ее по щеке:

— Кого вы там нагрели? Сама сработала или Ты Лап Лы?

— Я навела, а Ты работал.

— Где?

— Около пристани. Это башли одной шмары, она хотела купить ткани на Гостевой.

Бинь вытащила двадцать бумажек по одному пиастру, совсем новенькие, пахнущие краской, и протянула Наму. Он схватил деньги, глаза его заблестели. Потом наклонился и негромко сказал Бинь на ухо:

— Хвалю! Сработано что надо!

Бинь была польщена; помолчав, она спросила:

— Здорово, да? А чего ты вдруг завел эту песню?

— Да нет, я вовсе не пел…

Она взяла его за подбородок.

— Брось, будто я не слышала твоего голоса.

Нам ничего не ответил. Бинь обняла мужа за плечи.

— Скажи, отчего ты такой невеселый?

— Да вот…

— Что «да вот»?

— Как ты уйдешь надолго, я всегда волнуюсь, — вот и невеселый.

Бинь ухватила Нама за щеку и ущипнула.

— Есть из-за чего волноваться! Сказано ведь: мне самые дошлые легавые нипочем. Вот сегодня, поделили мы денежки у Ты Лап Лы, вышла я и вижу — пришился ко мне какой-то тип на велосипеде. Но я плюнула на него и иду себе не спеша. Зато, как подошла к Саду провожаний, тут же шмыг в первый попавшийся переулок. Побежала на Предмостную, потом покружила вокруг Малого базара. Так и смылась.

— А возле дома никто не торчал?

— Нет, я ведь пришла через черный ход, кто мог меня увидеть?

Лицо Нама просветлело, он нежно погладил Бинь по спине.

— Да, ты и впрямь меня переплюнула.

Она кокетливо отвела руку Нама:

— Ладно, ладно, обойдусь без твоих похвал. Вот тебе железная чашка и тарелка, послезавтра какой-то праздник, поиграешь в шаукдиа[28], а теперь — спать, у меня глаза слипаются.

* * *

— Опять чет! Два!..

Никто не сговаривался заранее, но едва Нам из Сайгона поднял чашку, все вскрикнули в один голос.

Люди шумели и перекликались, как на базаре. Наверно, шаукдиа, устроенный Намом, обладал какой-то притягательной силой, какими-то чарами: все, кто шел с гуляния на площади возле французского театра, подходили сюда, и скоро толпа плотным кольцом обступила игроков.

Многие делали ставки, но еще больше собралось зрителей, тех, у кого не было денег. На циновке лежали кучки монет и крупных бумажек. Игра захватила всех, оно и понятно: слыханное ли дело — тринадцать раз подряд выпадал чет — десять раз по два «орла», два раза четыре «решки» и раз четыре «орла»?!

Карманы желтого пиджака Ты Лап Лы, восседавшего в роли банкира, были набиты деньгами. Уже приходилось складывать деньги в полотенце. Душа Ты утопала в блаженстве, лицо раскраснелось от удовольствия. У игроков по лицам стекал пот, они с трепетом смотрели на Нама каждый раз, когда он, улыбаясь, потряхивал обеими руками прижатую к тарелке железную чашку.

Звон монет завораживал людей, заставлял сильней колотиться их сердца. Особенно переживал матрос, стоявший рядом с Бинь. Он дышал тяжело и часто. Матрос здорово проигрался! Надо же — в игре, где и ставят-то почти все время по одному хао, продуть столько денег! Матрос совсем разошелся, он вытащил бумажку в пять пиастров и бросил ее на циновку. Он ставил только на нечет, должен же когда-нибудь кончиться этот проклятый чет.

— Опять чет! Два!

— Опять два!

— Четыре!

— Бог мой, ну и чудеса!..

— Еще раз два!

— Подряд восемнадцать раз чет!

Нам ликовал, уши его пылали, дрожащие руки ловко встряхивали чашку.

— Опять чет!

— Уже девятнадцатый раз!

Как только смолкли крики играющих, Бинь услышала чей-то шепот:

— А может, монеты склеенные?

— Или у тарелки двойное дно? Или чашка с секретом?

Она протолкнулась вперед и быстро сказала:

— Уважаемый хозяин игры, позвольте взглянуть на ваши монеты.

Бинь взяла железную тарелку, бросила ее на циновку, словно хотела швырнуть в лицо человеку, обвинившему Нама в мошенничестве, потом несколько раз подбросила монеты, зазвеневшие по тонкому дну тарелки, так, чтобы все видели. Когда у собравшихся исчезли последние сомнения, она ехидно засмеялась: