Избранное - [101]

— Вы Лантотидзе? Это мазь…

— Зачэм, дорогой? Мазать нэчего… Сестричкам отдай…

В темноте Сережа не разглядел, что все лицо Лантотидзе забинтовано, виднелись одни глаза.

В одном из подвальных отсеков вдруг возник шум.

— Не поеду! — кричал заросший щетиной боец. И даже при слабом свете «летучей мыши» было видно, как сверкали его глаза. — Не поеду! Здесь родился, здесь и помру…

К нему тотчас подошли мама и политрук отделения Валя Ковалева.

— Товарищ боец! В этот ответственный час, когда над нашей Родиной нависла смертельная угроза фашизма… — начала Валя.

Но мама перебила ее.

— Горкин, ну чего шумишь? Зачем помирать? Еще повоюешь. Подлечишься там и… вернешься.

— Я здесь воевать хочу!.. Умру за Ленинград…

Подошел комиссар госпиталя, отвел маму в сторону. Сережа услышал, как мама тихо ответила: «Надо увозить, пока транспортабелен. В строй он уже не вернется».

Вдруг Сережу кто-то схватил за рукав. Вглядевшись в улыбающееся лицо, мальчик узнал лейтенанта Евсеева из третьей палаты.

— Серега, прощай, уезжаю!

И так он это сказал с тоской, что мальчика вдруг охватило волнение. И, не желая, чтоб Евсеев видел его слезы, он отвернулся и сделал попытку уйти:

— До свидания… Вы извините, я должен мазь раздавать…

— Погоди, Серега!.. Вот письмо. Отдашь. Знаешь кому?

— Знаю.

— Ну, кому?

— Тамаре из буфетной…

— Правильно. Все понимаешь… Не нашел я ее, а уже отправляют. И еще матери своей спасибо скажи! Понял? Скажи — от лейтенанта Евсеева… Она мне ногу спасла, в медсанбате ампутировать хотели… Ну, обнимемся!..

Где они теперь, красивый лейтенант Евсеев, неистовый Горкин, Румянцев с дрожащими руками? Где все?

Назавтра бежит политрук Валя Ковалева.

— Товарищ Чапай, товарищ Чапай! — Это она так в шутку маму называла, а себя — Фурмановым, хитрая тоже. — А я только что с совещания. Комиссар нас созывал. За вчерашнюю эвакуацию знаете кого похвалили? Сережку вашего.

— Валя, не выдумывайте…

— Честное слово! Комиссар сказал, что все, в общем, прошло организованно, но отметил отсутствие некоторой торжественности. Все-таки первая эвакуация наших раненых на Большую землю. А дальше вот он что сказал, я даже записала для вас и для истории: «Обстановку несколько скрасил, внося оживление своей беготней и усердием, сын начальника первой хирургии». Слово в слово!

Тот 1942 год встречали в офицерском общежитии рядом с госпиталем. С мамой в комнате жили Валя Ковалева и старшая сестра Анна Ивановна. Мама и Анна Ивановна взяли из столовой скудный ужин домой. Сидели и вспоминали довоенное время.

— Наша Валька где-то задымилась, — сказала Анна Ивановна.

— Господи, а что ей? Двадцать три года… Девчонка! — ответила мама.

В половине десятого легли спать голодные — ужин лишь раздразнил. Не спалось. Все-таки Новый год. Каждый думал о своем. Вдруг Анна Ивановна говорит:

— Товарищ начальник, ты спишь?

— Не сплю, Анна, — ответила мама.

— А он уснул?

Но Сережа тоже не спал.

— Слушайте, я такая стерва, — продолжала Анна Ивановны, — утаила целый сухарь… Помнишь, третьего дня нам вместо хлеба сухари выдали? И я запрятала под матрас… Давайте его съедим.

Она зажгла коптилку и разделила сухарь на три части. Сухарь был крепкий и вкусный, еще из довоенного хлеба.

— Вальке не оставили, но, я уверена, она сегодня сыта, у начпрода компания собирается… — сообщила Анна Ивановна.

— Я знаю, он и меня уговаривал, — рассмеялась мама.

— Так чего ж не пошла? Еще миндальничать — и нам бы с Сережей притащила чего-нибудь. Меня, старуху, не пригласили.

Вдруг, около двенадцати, стук в дверь.

— Кого еще несет? Для Вальки рано…

Анна Ивановна вышла в переднюю. Хлопнула дверь, послышались крики, поцелуи, потом вбежала радостная Анна Ивановна:

— Это Алеха мой! Вот угодил-то… Вставайте. Пировать будем…

Приезда Алексея Яковлевича Попова — мужа Анны Ивановны — ждали месяца два. Комиссар фронтового батальона балтийцев, он уже превратился в легендарную личность. «Вот Алеха приедет…» — повторяла изо дня в день жена его. И уж казалось, что, как он приедет, все тотчас перевернется.

Теперь она, счастливая, металась, разводила буржуйку, чтоб согреть кипяток, а Алексей Яковлевич в морском кителе сидел за столом и рассказывал…

— Алексей Яковлевич, ну как все-таки, удержим? — спросила мама, закуривая.

— Теперь уж удержим, — ответил он.

Сев наконец, Анна Ивановна оглядела стол и всплеснула руками:

— Алеха! А мы думали, что ты нам с передовой мешок с продуктами привезешь!

— Где ж, Анюта… У нас тоже паек…

— А что твой начпрод не ворует? Наш, госпитальный, ворует, такую морду отъел…

— Одного начпрода я отправил под трибунал… Нынешний как будто честный.

— Вот у нас на отделении сестра-хозяйка Степанида тоже такая же сумасшедшая… Сама, дуреха, голодная ходит и нас с начальником, вон, Аидой Петровной, голодом морит, — рассмеялась Анна Ивановна. — Ну, верно, вот мальчишке она раза два совала сахар. Было, Сережа?

— И еще раз в буфетную затащила и каши дала, — ответил мальчик.

— Посмела б она мне развернуться… Я б ее в двадцать четыре часа уволила, — сказала мама.

— Оставь, начальник, кому это нужно?

— Анна, но ведь в твоих руках пищеблок. Ты их контролируешь и следишь за каждым граммом… Уж молчала б!..