Избранное - [103]

— Нет, ты напрасно, Гриша. Взгляд тоже играет роль. С него-то и начинается все. Ты вспомни, Гришенька, как сам-то… И робел, наверное, и дух захватывало.

— Все было, Иван. А теперь… Знаешь, что мне нужно?

— Могу догадаться…

— Вот. А покойницы мне все равно никто не заменит.

Жена Быкова умерла в блокаду от голода.

Входит старшина.

— Вы подавали рапорт об увольнительной на сегодня? — спрашивает Сережу.

— Подавал.

— С обеда можете идти. К отбою чтоб был.

— Есть.

Старшина не уходит, что-то прикидывает. Бросил на мальчика снисходительный взгляд, вздохнул. И по-свойски:

— А вообще-то можешь мотать и сейчас… В наряд не записан?

— Нет.

— И гони. Только Песочинского спроси — нет ли чего. Доложись: так, мол, и так… Старшина отпустил.

— А комвзвода? — спрашивает Сережа.

Пауза. Старшина морщится, машет рукой и выходит. Сережа уже понял, что сказал глупость.

— Ну чего, спрашивается, чего ты сунулся? — гремит Быков. — Умным хочешь быть, поперед батьки… Эх, парень, верно, что сосунок, — кратко и убийственно режет он.

Чего ж обижаться — прав. Если младший начальник отпускает — все. Он несет ответственность перед старшим. И знал ведь. Чего лез? Выслужиться? Себя показать? Вот и получай.

— Да, Сережа, зря ты про лейтенанта вспомнил, — сокрушенно говорит Ловейко. — Твой непосредственный начальник подсказал верный ход к Песочинскому. Действуй!..

Сережа удручен. Когда командир или старшина ругают — это можно стерпеть. Но когда осуждают свои же товарищи — поневоле расстроишься.

— Ладно, век живи — век учись… Аника-воин, — говорит Ловейко и улыбается.

— ПУД-то учишь хоть? — спрашивает Быков.

Это он пожалел. Решил загладить.

— Учу…

— Ну и чего ты выучил?

— Все…

— Что, все правила? Врешь ведь…

— Спросите.

— Спрошу. При подъезде к Т-образному нерегулируемому перекрестку с пересеченными трамвайными путями… Ну?

Сережа быстро подхватывает фразу и точно шпарит дальше по правилам.

— Так… За сколько метров до перекрестка шофер должен начать перестройку?

Сережа вновь отвечает. Быков задает еще с десяток вопросов, выискивая самые трудные. Его уже охватывает азарт — посадить мальчишку. И никак.

— Вызубрил, — усмехается Григорий Иванович. — Поди дни и ночи сидел…

— Когда же! Два раза прочел — и все.

— Врешь ведь, мать твою так… — снова гремит Быков. — Наверное, каждый пункт по часу долбил.

— Ну честное слово!..

— Иди к аллаху… Врунишка!

Доказывать бесполезно. Все равно не поверит. Но вообще-то точно. Сережа прочел правила всего два раза. Ну и над схемой перекрестков посидел. Самого берет удивление. Бывало, в школе до войны учишь, учишь виды придаточных или суффиксы — и все равно путаешься, когда вызовут к доске. А сейчас чего-то все вдруг отлично запоминается. Хотя бы Устав строевой службы — тоже один раз прочел, и все. Странно даже. А вот слышать стал хуже…

— Так что делать? Идти? — спрашивает Сережа.

— Исчезни ты поскорей, дурья голова! Делов-то… — говорит Быков.

Через минуту Сережа уже в штабе.

— Товарищ капитан, никаких заданий не будет?

— Никаких, — сухо отрезает Песочинский, не поднимая глаз от бумаги.

Но теперь Сережа уже научен: лишних вопросов не задавать. Тихонько выходит он из штаба. Оглядывается, нет ли комвзвода. Этот что-нибудь да найдет. И — шасть на улицу, мимо ворот, за пределы части. Теперь он свободен до позднего вечера. Убыстрил шаг. Побежал узкой протоптанной дорожкой через озеро по льду. Вот и шоссе. Налево — шлагбаум и КП. Зачем ему КП? Ему совсем в другую сторону — до кольца пешком. А дальше — трамвай, — ехать-то всего несколько остановок.

VII

Где-то в городе шел обстрел. Мальчик напряженно прислушался, стараясь определить примерный район падения снарядов. Били по Петроградской, но отдельные снаряды падали ближе, где-то у Ланской. В ту сторону и ехать.

…Ухнуло совсем где-то близко — наверное, у клуба Орлова. Даже треск слышен. Наконец подошел трамвай. Сережа вскочил на площадку. Пассажиров было мало: военный, старший лейтенант, и три женщины, закутанные в платки так, что лиц почти не видать. Кондукторша тоже была закутана. Рядом с ней лежала старая авоська с кастрюлями — одна в другую. Она дернула за веревочку, раздался негромкий звон. И трамвай медленно пополз по окраине Выборгской стороны. Слева, за Лихачевкой, чернел целый лес печных труб. Раньше здесь стоял стандартный поселок. В тридцать пятом году построили. Быстро. За один год. Дома из деревянных щитов. Доски, а внутри опилки. А крыши — толевые. Все их снесли на дрова. Людей там уже не было. Кто эвакуировался, кто помер.

Съехав с Поклонной, трамвай стал. Кондукторша с сумкой медленно поднялась и пошла к вожатой. Переговорили. Вернулась. Села.

— Что не едем, хозяйка? — спросила женщина с бидоном.

— Обстрел. Слышите?.. Метроном ходит быстро. Да и так слышно — рвутся, — отвечала кондукторша.

— Довезла б хоть до рынка…

— Куда?.. Он по «Светлане» и бьет…

Охая, женщины вылезли из вагона. Сережа тоже вышел на улицу. Декабрьское солнце стояло низко. Снег поскрипывал. Деревья были белые от мороза. Идти пешком — далековато. И рано еще. В госпитале по утрам всегда обход раненых. Зайти к Вовке? Здесь рядом… Надо зайти.

Сережа подошел к деревянному двухэтажному, обшитому тесом дому. Ступени крыльца были во льду, как почти во всех домах: воду носили из колонки, расплескивали. Он отворил наружную дверь, вошел в перешитый тесом дом. Ступени крыльца были во льду, как раньше. И здесь лед на полу. Еще дверь, обитая войлоком. Все открыто. Теперь все так живут, никто ничего не запирает.