Избранное - [57]

Калмен купил эти серьги, и за несколько дней до пасхи оба, он с лодзинский, исчезли из города. Чтобы их исчезновение не бросилось никому в глаза, они заблаговременно взяли отпуск, а знакомым сказали, что едут отдыхать к Черному морю.

Выехали они на рассвете, а к ночи уже были в заброшенном городишке, откуда местный крестьянин провел их в тихий густой лесок у границы.

Провожатый подтвердил все, о чем они наслышались в Пинске, — новая граница, дескать, не очень сильно охраняется, но остерегаться все же надо.

Извилистые запутанные тропинки к полуночи вывели их из леска в открытое поле. Тут начиналась граница.

Провожатый вернулся назад, а Калмен со своим спутником зашагали в гору к деревушке.

— Halt[6].

Они были готовы услышать этот крик. Хотя провожатый тоже заверил их, что от немца можно откупиться, оба до этого шли по леску, согнувшись, затаив дыхание. Но теперь в открытом поле спасение могли им принести только золотые часики и перстень, лежавшие у каждого наготове.

— Wohin?[7]

— Nach Hause. Zur Frau und Kind[8], — отозвался Калмен Зберчук еще прежде, чем увидел в темноте блеск стальной каски и наставленного автомата.

— Und dieser?[9]

— Auch[10].

Хриплый голос немца несколько успокоил их. Это, по-видимому, был человек пожилой. Экспедитор более уверенно повторил:

— Auch zur Frau und Kind[11].

— Marsch! Aber schnell! Schneller, schneller![12]

Когда они уже прошли немалое расстояние, их снова нагнал тот же хриплый голос:

— Halt!

Лодзинский бросился бежать, Калмен за ним. Вдруг он споткнулся и упал. В это же мгновение увидел над собой немца.

— Ein Jude?[13]

Зберчук молчал.

— Aufstehen! Ich frage — ein Jude?[14]

— Ja! — И сам не понимая почему, еще повторил: — Ja, ein Jude[15].

— Dann — zurück, zurück! Nach Rußland! Und jener ist auch ein Jude? Donnerwetter! Dummer Jude! Jener Jude — kaputt! Zurück, zurück, nach Rußland, schneller, schneller[16].

Калмен стал отстегивать часики с руки.

— Nein, nein, zurück, zurück… Dummer Mensch du! Blinder Mensch, wahnsinniger Mensch![17]

Через несколько часов, стоя в тамбуре поезда, направляющегося в Пинск, Калмен Зберчук все еще пытался осмыслить, что произошло — почему немец вдруг вернул его назад?

Колеса поезда всю дорогу выстукивали: «Zurück, nach Rußland! Dummer Mensch du! Blinder Mensch, wahnsinniger Mensch!»

В Пинске Калмен сочинил историю, будто его в пути обокрали, так что он вынужден отказаться от отпуска и приступить к работе.

И потянулись тяжелые, тоскливые дни в ожидании писем, а письма больше не приходили. Лодзинский тоже не подавал о себе вестей. Знай Калмен, что экспедитор благополучно добрался до места, он бы, возможно, еще раз попытал счастья. Всякий раз, вспоминая об этом, Калмен видит перед собой немца, как он показывает рукой на лесок и сердится: «Dummer Mensch du!» И Калмену не у кого спросить, он боится спрашивать, что бы это значило. Еще хорошо, что к нему не приставали с расспросами об исчезнувшем экспедиторе.

XXIII

— Пане Зберчук, война! — разбудил на рассвете хозяин своего квартиранта. — Война, пане Зберчук!

Когда Калмен выбежал из дому, небо над противоположной стороной города уже было охвачено пламенем. Горел аэродром, горели прилегающие деревни. Дым тянулся все ближе к пригородам. Из некоторых домов на улицу неслись громкие звуки радиоприемников — жители, покидая дома, забыли их выключить. Калмен под одним из окон стал слушать, что передают из Германии, словно надеясь, что оттуда донесется такой же спокойный голос, какой раздавался из уличных громкоговорителей, которые, как и каждое утро в этот час, приглашали к физической зарядке.

Что Германия напала на Советский Союз и что началась война, эти репродукторы сообщили, когда Калмен уже добрых несколько часов тащился по песчаной лунинецкой дороге и уже не раз лежал под проплывавшими тенями немецких самолетов.

Лунинецкая дорога и проселки, что вели к ней из ближайших сел, местечек и деревушек, были запружены беженцами. Были среди них и группы красноармейцев — кто с винтовкой, кто без винтовки. На раскаленном песке валялись узлы, тюки, чемоданы, велосипеды, детские коляски, брошенные забуксовавшие мотоциклы. Никто, собственно, не знал, куда идет, сколько придется брести без глотка воды под палящим солнцем.

Усевшись на перевернутую детскую коляску, чтобы вытряхнуть набившийся в туфли песок, Калмен услышал позади себя:

— Боже, боже, как мы были ослеплены! Получать оттуда такие письма и не понимать, что дело пахнет порохом. Почему я не уехал отсюда в восточную Россию? Там моих детей и внуков хоть снабдили бы винтовками. А тут что? Пешком мы далеко не уйдем, а голыми руками убийц не задержим.

— Конечно, надо было уехать, — согласился Калмен и освободил рядом с собой место для еврея с длинной седой бородой, уже выбившегося, видимо, из сил.

— Ай, как мы были ослеплены! — Ермолка вылезла из-под его шапки. — Кто-кто, но мы, испытавшие все блага Николки, потом Пилсудского с Рыдз-Смиглой, мы знаем, как ценить Советы.

Высоко в небе послышался нарастающий гул. В поднявшемся на дороге шуме, в беготне Зберчук потерял из виду старика с выбивавшейся из-под шапки ермолкой. Когда Калмен пробирался по непросыхающим пинским болотам, он снова увидел этого старика, и они опять шли вместе.