Избранное - [47]

И мы увидели дым…

Решили лететь в бухту Провидения. Доходим до мыса Беринга. Что за черт! Опять туман, ветер в лоб. Кружим-кружим, но туман прижимает нас к земле, пришлось сесть.

Но вот горе — у одной машины нога сломана. Снова у меня портится настроение.

Итак, две машины — моя «синяя двойка» и каманинская — полетели в бухту Провидения, а оттуда, зарядившись горючим, мы вылетели в Уэлен. Пурга нас потрепала у бухты Лаврентия. Мы кружились там минут пятнадцать. Потом увидели синеватый отблеск, пошли на него, а когда пришли в Уэлен, там погода оказалась прекрасная, но нам сказали, что только час назад здесь была пурга.

— Вот мы как раз ее по дороге встретили. Она нам задала жару.

Вздохнули, но ненадолго: сюда вернулась пурга. Пурга была впереди, сзади, с боков, она шла по нашим следам. Три дня мы отсиживались в Уэлене, но мы уже не боялись пурги: все-таки самое трудное позади.

Седьмого апреля мы прилетели в Ванкарем. Теперь за работу! После полутора месяцев борьбы с пургой, туманом, горными хребтами встретили челюскинца Бабушкина, который умудрился прилететь из лагеря на своей заплатанной «шаврушке». Он нас познакомил с обстановкой, рассказал, как попасть в лагерь. Мы определили курс и поднялись в воздух. Очень скоро увидели дым, это было еще на расстоянии пятнадцати — двадцати километров от лагеря.

Пошли на дым.

Мы шли абсолютно точно, как будто летели над линией железной дороги или шоссе, то есть над ясными земными ориентирами.

А дым все ближе.

Я сделал несколько кругов над лагерем. Увидел вышку, увидел палатки. Впечатление было такое, словно люди живут на материке и занимаются своими делами.

Площадка для посадки — 400×200 метров. Но это еще ничего. Мешали ропаки. Они забили все подходы. Лед слепил глаза, очень трудно было рассчитать посадку. Я кружился над ропаками и все никак не решался садиться. Но на четвертый раз твердо решил, что сяду. Сел, но все же несколько не рассчитал, и если бы не успел развернуть машину, быть бы мне в ропаках. Когда увидел, что впереди площадки не хватит, то решился на такой трюк (имел уже на этот счет опыт): я сразу развернулся на одном месте, и так сильно, что машина пошла буквально в обратную сторону, завертелась волчком, и я спас ей лыжи. Но все же при посадке оторвалась серьга центроплана. Серьгу эту я потом связал тросом.

Итак, наш первый прилет на льдину состоялся седьмого апреля днем. К нам подошел Шмидт, поздоровался, приглядывается ко мне и говорит:

— Где-то я вас видел? Я ему напоминаю:

— На мысе Челюскине, ночью… Только я там был с бородой…

Шмидт приглашает:

— Идемте в лагерь, посмотрите, как мы живем.

— С удовольствием бы посмотрел, Отто Юльевич, но, к сожалению, я сейчас не могу. Работать надо. Обязательно надо полететь обратно. — Мне неловко отказать, обещаю: — Вот в следующий раз я непременно схожу посмотрю.

Стал я готовиться к обратному полету. Собственно говоря, кабина моей машины была у меня на одного пассажира — такая ее жилплощадь, но сюда можно было втиснуть и четверых. Все же на первый раз я не хотел брать больше трех человек, особенно меня смущали проклятые ропаки. Нужно было хорошо освоить аэродром.

Я подробно рассказал, как нужно сажать людей, подумал и заявил, что можно, пожалуй, еще посадить людей в парашютные ящики. Желающих полететь в ящиках не оказалось, Шмидт поглядел, заявляет:

— Еще, чего доброго, поломаетесь и не вернетесь.

Я не настаивал.

Удовлетворился для первого раза тем, что взял троих. Оторвался очень хорошо и пожалел, что взял так мало людей, можно было бы прибавить…

Восьмого я полетел в лагерь один, но лагеря не нашел — было слишком туманно. Видимо, я не учел силы ветра. Ходил два с половиной часа, но лагеря так и не нашел.

Девятого две машины — Каманина и моя — были готовы к полету, как вдруг получили из лагеря радиосообщение о том, что лететь нельзя: Шмидт запрещает, потому что произошло сжатие, лед трещит и аэродром испорчен.

А день был такой хороший! Мне было очень досадно. Пришлось отдыхать, бездельничать.

Один даже пел…

Лагеря я так и не посмотрел. До него нужно было пройти четыре километра — это целый час, а за час можно было слетать лишний раз, вывезти пять человек.

Десятого апреля мы начали работать вовсю. В этот день я слетал три раза и вывез в первый раз четырех, а потом два раза по пяти человек. Первым сел в парашютный ящик один сухопарый матрос. Засаживали его туда головой вперед, складывали человеку руки и, как мину, вталкивали в узкий ящик. Лежать там ему было не особенно просторно, но, пожалуй, лучше, чем четверым сидеть в одной кабине. Попробовал я было устроить одного у себя в кабине управления. Выбрал самого маленького и худого, пристроил его у себя в ногах, голову положил к себе на колени. Все хорошо, но когда он надел свою медвежью робу, то никак в кабину не влезал. Так и пришлось оставить эту затею. Но зато в парашютные ящики люди потом шли с охотой. Даже очередь образовалась…

Мысль об использовании парашютных ящиков возникла у меня еще во Владивостоке, когда нам дали тридцать парашютов. Они оказались ненужными. Ну, а ящикам чего ж пустовать? Я заполнил их бидонами с бензином, испытал ящики в пути и в Ванкареме понял, что идея моя пройдет, осуществится. Конечно, неудобств для пассажира много, но кто считается в таких случаях с отсутствием комфорта? И я со спокойной душой сажал людей в грузовые мешки. Эти ящики привязывались под плоскостью крыла очень крепко, и оторваться они в воздухе не могли. В этом у нас не было сомнения.