Избранное - [45]

— Вася, слышал, «Челюскин» где-то в Ледовитом затонул и народ весь на льдину сошел…

По последним газетным сведениям я знал, что они пробиваются в Берингов пролив, а тут вдруг такая тяжелая весть!

Помолчали мы, каждый свое думает… На рассвете разлетелись.

В Красноярске получаю распоряжение: немедленно во Владивосток.

Ехать во Владивосток — это навело меня на мысль, что, возможно, на Дальнем Востоке что-то неладно с японцами. Просматриваю газеты, но нет, ничего такого не видно, пока там все спокойно. Тогда я говорю жене:

— Наверно, это в связи с «Челюскиным».

Так оно и было.

А мысли уже работают в одном направлении: «Откуда мы полетим, кто полетит, по какому пути да когда…»

Лететь звеном, думаю, гораздо лучше, потому что, если сядешь, обеспечена помощь товарищей. Ребята, с которыми я поехал, горячие, с гонором, но это не пугало меня: мы все знали, чего хотели, ведь мы ехали по заданию правительства спасать челюскинцев. Об одном я беспокоился — и это сущая правда, — как бы меня не обделили, как бы я без машины не оказался… Вот что тревожило меня. «А когда получу машину, — думал я, — тогда уж разрешите мне действовать в воздухе, как я считаю нужным. Ведь я буду полноправным членом семьи, не так ли?»

Машины лежали в трюме.

Каманин указал мне мою — «синюю двойку». Это был наш самолет «Р-5». На берегу, когда машины выгрузили, я все вертелся вокруг своей, так сказать, принюхивался. Потрепанная, ну да ладно!

Между прочим, Николай Каманин был в нашем звене самым молодым. Чукчи звали его Аачек — Молодой человек. А меня — Ымпенахен.

Двадцать первого марта в один час пятнадцать минут по московскому времени с небольшого замерзшего озера в воздух поднялись пять однотипных советских машин «Р-5» и пошли на Майна-Пыльгин.

Моя была «синяя двойка». Я вез с собой запасный винт, запасную лыжу, паяльную лампу, примус, паяльник. Одет я был в меховой комбинезон, валенки, имел кукуль — спальный мешок.

От Олюторки до лагеря Шмидта — две тысячи пятьсот километров.

Я храню карты своих многочисленных полетов. Иногда я разворачиваю их, всматриваюсь в путевые точки и вспоминаю эпизоды полетов. За пятнадцать лет я налетал несколько тысяч часов. Но из всех этих часов я выделю семьдесят шесть часов полета в Арктику, в лагерь Шмидта. Часы, которые я никогда не забуду.

Вот передо мной карта пути в ледяной лагерь. Черными, жирными линиями отмечен наш полет. Он несколько извилистый. Заштрихованные хребты гор выглядят мирными, спокойными. Карта зафиксировала итог, исход полета. Вот и все. На карте нет, понятно, никаких следов свирепой пурги, ни того, как мы искали прохода в горах, ни вынужденных посадок, ни наших переживаний — ничего этого нет. Карта — это только карта.

Она была сперва почти чистая, имела только извилистые очертания береговых линий, нанесенные пунктиром. К концу полета карта «ожила». И, знаете, стоит мне взглянуть на пунктирные линии, пересекающие карту, чтобы тотчас вспомнить все, что было в эти семьдесят шесть незабываемых летных часов.

От замерзшего озера мы оторвались в час пятнадцать минут дня. Нам сказали, что во всем районе Олюторки и у лагеря Шмидта ясная погода. Северная ясная погода! Вот она ясная, а минуту спустя ветер и снег бьют в глаза.

Я стал набирать высоту.

С высоты двух тысяч пятисот метров открывались сверкающие острые шпили хребтов, покрытых снегом. Солнце скрадывало расстояние от ближайших вершин. Трасса была нелегкая. В этом пути я не видел ни одной точки, где можно было бы сесть без аварии. На таких участках пилоты всегда прислушиваются к работе мотора. Только и всего!

И я внимательно прислушивался к мотору, ловил все звуки, как вдруг часа через полтора после вылета я почувствовал и услышал какой-то толчок и треск. Это было как раз над горами, среди снеговых шпилей. Сесть совершенно негде. Я приготовился к катастрофе, но вижу — машина держится в воздухе. Подумал: «Наверно, не выдержало дно, полетел бензин».

Прислушиваюсь. Что за черт — держимся! Ну, раз после треска несколько секунд продержались, значит, все в порядке. Я успокоился. Причину треска я узнал только на Майна-Пыльгине. Оказалось, что вылетел кок — обтекатель носа мотора. Удивительно, как это он не поломал винта! В этот же полет отказался работать счетчик оборотов.

Уже летим четыре часа, а где же Майна-Пыльгин? Сильный встречный ветер задерживает полет. Только на исходе пятого часа мы увидели такие же яранги, что и в Олюторке.

На Майна-Пыльгине Каманин спрашивает:

— Ну как, Василий Сергеевич, лететь поздно?

Лететь было поздно.

Машины были вполне готовы к полету на следующий день. Моя «синяя двойка» запускалась последней, потому что она работала хорошо, без капризов.

Перед нами лежал Анадырский хребет. Цепь очень тяжелых гор, хотя и красивых. Занялась пурга. Идти низко опасно — слепит глаза. Шли мы на высоте двух тысяч двухсот метров. Подходим вплотную к горам — ворота на замке: горы закрыты туманом. Я очень быстро потерял соседние самолеты из виду, потом слева от себя нашел одну машину, она шла поверх тумана. Долго боролся я с пургой, потом вижу — придется вернуться. Повернул назад. Пролетел немного. Взяла меня злость. «Что за черт, неужели опять сидеть из-за пурги?»