Избранное - [86]

Винтилэ не спал уже несколько ночей кряду. С тех пор как в архитектурный отдел пришло предложение о строительстве городского театра, мысль о болезни еще больше пугала его. «Что если я не справлюсь?» — спрашивал он себя. Может быть, у меня камни в желчном пузыре. Их можно было бы удалить. И работать дальше. А вдруг врачи скажут, что это не камни? Что же лучше — узнавать или не узнавать? Анишоара зудит не переставая, как комар. От нее не отвяжешься. Может, она и права? Пойду, пожалуй, только для того, чтобы она замолчала. Плохо, когда секретарша сует нос в твои личные дела. И скажу ей: «Я был у врача. Ничего у меня нет», и она замолчит. Скажу ей, что ничего у меня нет, даже если узнаю совсем другое. А дома понятия ни о чем не имеют. Они и не заметили, что я болен. Решено, завтра же пойду к врачу. А сейчас покопаюсь немного в шкафу, наведу в нем порядок. У меня там где-то был разрезальный нож в виде сабли с гравированным эфесом. Я давно его не видел. Нет, займусь этим в другой раз, что то я устал сегодня.

Так он откладывал посещение врача со дня на день, пока однажды ночью не решился наконец: завтра. Он не спал до утра. Оделся по-праздничному, побрился, надел новый галстук. «Как перед смертью», — пришло ему в голову, но он тут же спохватился и трижды прикусил себе язык, как в детстве, чтоб не сбылось.

Уже выходя из-калитки, он увидел в саду Санду, гуляющего под вишнями, запрокинув голову и полуприкрыв глаза. Как юн и красив был он в это ясное весеннее утро. Увидев отца, Санду рассеянно помахал ему рукой.

И тут с улицы вошла Маричика. Она никогда еще не возвращалась в такое время, всегда старалась прийти домой затемно. Она прошла мимо него, вызывающе улыбаясь. Винтилэ застыл на месте, опустив голову. Подошел Санду.

— Что будем делать с ней, отец? — спросил он резко.

— Поговорил бы и ты с ней, сынок. Я уже… — И Винтилэ устало махнул рукой, как бы желая сказать, что все его бесчисленные попытки ни к чему не приводят. Может быть, они, молодые, лучше поймут друг друга.

И ушел. Жалкий, жалкий я человек! Разве я хоть раз пробовал поговорить по-настоящему с Маричикой? Взвалил свою ношу на плечи сына, для меня она, видите ли, была слишком тяжела. И потом, можно себе представить, как он станет с ней разговаривать, этот непонятый гений. А впрочем, кто их знает? Может, они в самом деле поймут друг друга? У них много общего, свой язык, свои понятия. А Санду сейчас, наверно, думает обо мне: «Отец уже не пользуется в наших глазах никаким авторитетом». И станет еще наглей. До врачей ли мне теперь? Решился наконец, оделся, приготовился — и на тебе! А в другой раз я уже не соберусь, это уж точно.

Посетив врача, Винтилэ пришел на работу в еще более подавленном состоянии. Врач оказался скептиком, он видел в своей практике много сложных и тяжелых случаев. Ощупав живот больного, он сказал, что пока ничего не известно, может быть, у него камни, может быть, просто воспаление, а может быть, и кое-что похуже. Следует провести ряд анализов и рентгеноскопию, хотя и они, говоря по совести, не всегда могут полностью прояснить положение. Вот если бы его оперировать, тогда можно было бы с большей вероятностью определить болезнь, хотя лично ему известны случаи, когда и после того, как больного разрезали, мнения врачей расходятся. Хирург одного мнения, а биопсия показывает совсем другое. Бывает, что ожидаемые метастазы не наступают еще много лет, но бывает, к сожалению, и наоборот, когда вполне хорошее состояние больного вдруг оборачивается метастазами. Болезнь, которой опасается господин архитектор, находится, можно сказать, в руках божьих или дьяволовых, а он, как врач, может только сказать, что цвет кожи пациента не свидетельствует о раке, хотя боли подозрительны, но и они, конечно, еще ничего не означают, поскольку известны случаи рака, когда боль вовсе не является показательным симптомом. При всех обстоятельствах нужно ложиться в больницу, где его основательно обследуют, после чего поставят диагноз с большей или меньшей степенью вероятности, но полная уверенность, надо признаться, никогда не гарантирована, по крайней мере до тех пор, пока человека не разрежут, как арбуз.

Нет, в больницу он не ляжет. И не станет заниматься анализами и снимками ради каких-то приблизительных результатов. Он будет работать. В его случае это единственный способ ничего больше не чувствовать или, по меньшей мере, не чувствовать резких болей. Только работа имеет еще какой-то смысл. Дома он, как идол, сидел во главе стола, окруженный равнодушными домочадцами. Даже Лилиана, которая не в пример Магде в течение двадцати лет, проведенных в их семье после смерти мужа, была постоянно к нему трогательно внимательна, бесшумно и не напоказ, даже она сейчас отдалилась от него и словно не замечала его присутствия. Так же, как и я был всегда далек от нее, подумал Винтилэ и еще ниже опустил голову. Перед ним лежал чертеж, нанесенный красным и синим цветом, но он никак не мог вспомнить, что это за чертеж, хотя сам вчера, кажется, перед окончанием работы положил его на стол, чтобы сразу же с утра приняться за дело. А теперь он не помнил, да и не хотел вспоминать, что именно его так заинтересовало. Позже, чуть позже. Ну вот, он снова теряет время. Хотя, что значат эти несколько минут, после того как он битый час проторчал у доктора? Есть ли в них какой-то смысл? Да, здесь они имеют смысл. Могли бы иметь смысл. После смерти у него будет уйма времени, кто знает сколько именно. Что за глупость, кто потом считает время? Даже его дети не станут считать, сколько лет прошло после его смерти. Может быть, переезд в Бухарест изменил бы жизнь к лучшему. А может, в Бухаресте еще сильнее дал бы о себе знать тот, кого лучше не упоминать с утра.