Избранное - [88]

Она остановилась. Михай, замешкавшись, тоже остановился, и Маричика вдруг прижалась к нему, «как умеешь только ты» — вспомнила она слова Раду. Она почувствовала его минутное сопротивление, потом две руки обняли ее, она запрокинула голову и закрыла глаза. Подошли остальные. Мира усмехнулась и прошла дальше под руку с бородачом. Раду остановился и уставился на них. Он быстро трезвел, молчал и выпрямлялся, как будто вырастая на глазах. Кто-то попробовал пошутить. Раду резким взмахом руки оборвал смех и стал медленно и угрожающе приближаться к дереву. Уж не сцену ли он хочет устроить? Но по какому праву? А кроме того это было бы глупо. В их компании, включая новичков, уже давно пары часто менялись партнерами, как в кадрили, и никто особенно не сожалел об этом. Раду стоял перед ними, смутно очерченный в сумерках. Он закрывал собой горизонт. Две страшные пощечины оглушили Маричику, что-то взорвалось у нее в голове или где-то снаружи, и она отлетела к соседнему дереву, больно ударившись поясницей о ствол. Подняться не было сил. Мира подбежала к ней и кричала что-то, но этот крик она слышала как сквозь сон. Потом Мира и бородач склонились над нею, а в стороне слышался хриплый, исступленный голос Раду и еще один голос, сдержанный, укоряющий, извиняющийся.

— Вставай, Раду ушел, пойдем, — повторяла Мира, постепенно успокаиваясь. — Пойдем ко мне, я положу тебе холодный компресс. Михай уже отправился в город за машиной. Мы должны подождать его у шоссе на обочине, он подъедет за нами.

Она поднялась и пошла. Ничего страшного. Ей и прежде случалось получать пощечины и удары, но скорее любовного характера, раззадоривавшие и ее и мужчину, но совсем не оскорблявшие ее, да еще на людях. И потом, она всегда отвечала на них, ударом на удар. В голове у нее гудело, как будто десятки колоколов звучали все отдаленней, все тише. Она старалась идти прямо, сохранить невозмутимое выражение лица. Пусть никто не подумает, что она оскорблена.

В ожидании машины все уселись на траве у дороги и пытались рассмешить ее историей о какой-то прошлогодней пьянке, когда один из них забрался на чердак и проспал там два дня, пока хозяин и гости искали его по всем кабакам округи.

Наконец подъехал Михай. Они устроились на заднем сиденье — Мира, бородач и Маричика. Михай остался на своем месте, рядом с шофером. Длинноволосый пошел пешком, вдоль шоссе, залитого лунным светом. Подъехали к дому Миры. Михай быстро вышел и открыл дверцу. Потом наклонился, поцеловал у Маричики руку и сказал:

— Простите меня, пожалуйста…

Ей показалось, что он хотел было прибавить «но вы сами виноваты». Лунный свет проникал в его большие глаза, словно в окна, и теперь они были прозрачные, оледенелые. Он уехал вместе с актером, на той же машине. Мира отвела ее к себе, принесла льда из холодильника, завернула его в марлю и положила ей на виски и щеки.

— Чтоб синяков не осталось, — сказала она, — меня только это беспокоит.

Страшно ныла поясница, но Маричика не жаловалась. Ей все было противно. Хотелось скорее домой, как в детстве, когда она задерживалась с родителями в гостях и ее начинало клонить ко сну, и тогда ей ничего больше не нужно было, кроме кровати и Лилианы, сидящей рядышком. Как бы то ни было, она должна сегодня вернуться домой затемно. Она всегда звонила им, если оставалась где-нибудь на ночь. Небрежным, категорическим тоном она сообщала: «Остаюсь у Адины», или что-нибудь в этом роде. Но ведь у Миры нет телефона, к тому же она сегодня утром умудрилась столкнуться в калитке с отцом…

— Может быть, хватит? Думаешь, видно будет? Ничего, скажу, что упала на лестнице.

— Сразу на обе щеки? — спрашивает Мира. — Понимаешь, от этих пощечин остаются следы под глазами.

— Ничего, — решает Маричика, — надену темные очки, вроде у меня конъюнктивит. Все. Я одеваюсь.

Она слышит свои шаги на тротуаре, быстрые, гулкие. Эти проклятые туфли на каблуках! Пройдя немного, она снимает их и шлепает в одних чулках. Каждый шаг отдается болью в пояснице. Весь дом погружен во тьму. Хотя нет. Из сада видно, что в холле еще горит свет. Маричика шумно, как всегда, поворачивает ключ в двери. Все они спят и ничего не слышат, а если слышат, то пусть думают что хотят, как всегда. Наверно, забыли погасить свет в холле. Но, войдя, она вдруг видит там Санду, который сидит, развалясь в кресле, и курит. Маричика не здоровается с ним. Они давно уже отказались от этих кривляний. Она прямо направляется в комнату Лилианы.

— Минуточку, — говорит Санду медленно и тихо, — ты откуда пришла?

— Откуда всегда прихожу.

— А что за босяки с тобой были?

— А что за фифа с тобой была?

— Я — мужчина. Я могу гулять с кем мне заблагорассудится. Но я не хочу, чтобы моя сестра была одной из тех фиф, которых я нахожу себе, когда мне это нужно, бесплатно или за пару грошей.

— И ты сейчас понял, что я такая же?

— Да, сейчас. И чтоб это было в последний раз. Поняла?

Санду смотрит ей прямо в глаза и медленно, без всякой злости, почти изящным движением звонко бьет ее по щекам, еще не оттаявшим ото льда.

Маричика вся сжимается. Она готова броситься на него, даже хватает его рукой за горло, но Санду своими железными пальцами отводит ее руку.