Избранное - [25]

Но на этот раз явилась испуганная дежурная сестра, чтобы вызвать доктора на срочную операцию: привезли беременную женщину в коматозном состоянии.

Таубер шел как сомнамбула. Шел по мокрым аллеям парка и не чувствовал крепкого запаха цветущих лип, не видел испуганных лиц мужа и матери пациентки, миновал знакомые коридоры, спотыкаясь об огромные кадки с пальмами, и вошел в операционный зал, где ярко горели огромные лампы и сверкали инструменты. Вымыл руки, натянул перчатки, но на лице его все еще сохранялось сонное выражение, с каким он вышел из дому.

Пациентка, молодая женщина, и, видимо, даже красивая, лежала уже под наркозом Лицо ее посинело, грудь вздымалась неровно.

Таубер, пристально глядя на сестру, словно не узнавал ее и хотел спросить, где же он ее видел, застыл с поднятой вверх рукой, готовясь сделать первый надрез.

— Скорее! Начинайте! — услышал он шелестящий шепот за спиной и вздрогнул, узнав голос Анны Вебер.

Он склонил закрытое маской лицо и сделал надрез.

— Что вы делаете? — снова прозвучал ее голос, но на этот раз повелительно, так, как звучал каждый день в коридорах клиники, в комнате дежурных, в канцелярии, на кухне, так, как никогда не звучал, когда она обращалась к нему.

Он остановился и еще ниже склонил голову. Надрез был сделан неправильно. Кровь запенилась в брюшной полости.

Доктор растерялся, ему показалось, что он куда-то проваливается, но тут же он взял себя в руки, зажал сосуды и довел операцию до конца. Холодный пот покрывал его с головы до ног.

Больную положили на носилки и унесли в палату. Состояние ее было более угрожающим, чем до операции. Ребенку делали искусственное дыхание в углу операционного зала.

Спотыкаясь, словно слепой, доктор добрел до кабинета. За ним последовала Анна Вебер.

— Что делать? — прошептал он, будто во сне.

— Переливание крови, — коротко ответила она.

— Совершенно верно.

Казалось, он все забыл. Она вышла на цыпочках из кабинета, отдала необходимые распоряжения, отослала домой родственников пациентки, уверив их, что все идет хорошо, избавляя доктора от встречи с ними, и потом также на цыпочках вернулась в кабинет.

Она укрыла сгорбившегося Эгона шалью, растерла ему похолодевшие руки, дала выпить валерианки, легко и быстро помассировала виски, и все это молча, ни о чем не спрашивая. Каждые четверть часа она сообщала ему о состоянии больной.

Через час доктор встал, прямой, суровый и, кажется, успокоенный, и сам отправился к постели пациентки. С присущей ему уверенностью, четким и ясным голосом, известным по всему городу, он спрашивал инструменты, отдавал приказания и делал то, что было в его силах, что подсказывала интуиция дерзкому врачу, вступившему в борьбу со смертью. И время от времени он поднимал голову, и его синие глаза погружались в глаза Анны, словно черпая в них новые силы.

Ни один пациент не умер под скальпелем Эгона Таубера. Но это могло произойти сегодня, если бы не Анна Вебер.

К утру у больной восстановился пульс. Синие, похолодевшие ноги стали согреваться. Сердце билось почти равномерно.

Таубер сделал еще одно переливание крови, взглянул на красного сморщенного ребенка, который слабо пищал в своей кроватке, и вышел из палаты. Анна Вебер шла следом. Они оба вошли в кабинет, непотушенная лампа казалась бледной по сравнению с голубым утренним светом. Доктор подошел к окну и погладил Анну по плечам. Он ощутил ее тепло, ее силу, силу безответной лошади, которая без устали тащит воз. Они молча глядели, как постепенно редеет в саду туман и вырисовываются черные башни замка.

Спустя некоторое время Анна тихо спросила:

— Я должна подыскивать себе другую работу, не так ли?

— Ты? Никогда! — так же тихо ответил Эгон. Решение было принято.

* * *

Один только раз Минна открыто высказалась вслух об Анне Вебер. После многих недель вздохов, дутья, молчания, брюзжания и намеков, как-то вечером она спросила мужа:

— Эта Анна Вебер, эта нескладная лошадь, влюблена в тебя?

Доктор сурово посмотрел на нее.

— Она меня уважает и очень многое делает для клиники.

Минна горько усмехнулась:

— А ты, ты тоже ее уважаешь?

— Несомненно.

— Люди говорят, что между вами…

Но она не успела закончить фразу. Ее муж выпрямился во весь рост — черная, угрожающая фигура. Никогда он не казался ей таким высоким.

— Минна, никогда, слышишь, никогда в жизни не повторяй того, что говорят люди. Анна Вебер — изумительная женщина, прекрасный администратор, она достойна и твоего уважения, и уважения всего города. Без нее наша клиника пошла бы прахом. Мы с ней сработались, и я не хочу слышать о нашем сотрудничестве ни одного дурного слова. Люди злословят, потому что наши дела идут хорошо, а хорошо они идут благодаря ей. Ты поняла?

Он не сказал ни одного грубого слова, но каждая его фраза дубиной опускалась на голову Минны. Он давно ждал этого разговора, он был готов к нему, он все решил в ту ночь, когда делал операцию.

Минна ему поверила, но потом ее снова одолели сомнения. Даже если Анна и не любовница ее мужа, то все равно Эгон лучше понимает Анну Вебер, чем ее, Минну, а этого она не могла перенести. Почему ее мужу лучше в клинике, а не дома? У нее, у Минны, ничего, кроме этого дома, нет, нет ничего, кроме обедов, ужинов, кофе со сливками, кладовки, ящика с деньгами в шкафу и шкатулки с драгоценностями в сундуке. Пусть и он ограничивает себя этими домашними радостями, а работая в клинике, как и подобает серьезному мужчине, сознающему свой долг, будет суровым, сухим и холодным. В городе продолжали сплетничать, и, хотя сплетни не подтверждались, люди все равно считали их за истину. И Минна кипела от возмущения.